«The Coliseum» (Колизей). Часть 2. Михаил Сергеев

в блокадную зиму мой дед умирал,

      Где балтийское небо кромсала гроза,

      Где на летние ночи, расширив глаза,

      Мои тезки глядят у чугунных оград!..

      Я прошу, возвратите меня в Ленинград!

      И убитый комбриг мне промолвит в ответ:

      «Ты забылся. Такого названия нет».

      Так он скажет, окурок втоптав сапогом.

      И добавит чуть слышно:

      «Свободен. Кругом!».

      И вскричу, как Фома я: «Не верю! Не ве…

      Я же помню дворцов отраженья в Неве!

      Я же помню: в семнадцатом – это меня

      По Кронштадту вела на расстрел матросня!

      Я же помню, как он отпевал меня вслух,

      Я же помню, как я в нем от голода пух,

      Как несли репродукторы черную весть!..

      Он же был, этот город! Он будет. Он есть!».

      И качнется Исакия гулкая высь:

      «Ты добился. Иди. Но назад не просись.

      Не пеняй на сиротскую долю потом.

      Этот город – мираж, наважденье, фантом.

      Кто попал, как пескарик, в его невода –

      Причастился небес и погиб навсегда!».

      Глаза Людмилы увлажнились, она на секунду замолкла и дрожащим голосом продолжила:

      И шагну я, набрав словно воздуха в грудь,

      Самых ранящих строк, – в этот гибельный путь!

      И с моста, разведенного в черный пролет,

      Рухнет сердце в разбитую крошку, под лед.

      И поднимут меня, как подранка, с колен

      Шостаковича звуки средь воя сирен!

      И в кровавый рассвет, уходящий без слов,

      Мне с Лебяжьей канавки махнет Гумилев.

      И, как пьяный, я буду бродить до утра

      По брусчатке, что помнит ботфорты Петра!

      Я, оглохший от визга московских колес,

      Я вернулся в мой город, знакомый до слез!

      Чтоб скользить по каналам его мостовых,

      Удивляясь тому, что остался в живых!

      Чтоб в горячую лаву спекались слова,

      Чтобы к горлу, как ком, подступала Нева.

      Чтоб шальные друзья и лихая родня,

      С ног сбиваясь, напрасно искали меня.

      Чтоб угрюмый ключарь им промолвил в ответ:

      «Спать идите! Его… в этом городе… нет».

      – Это кто?! – Галина откинулась на спинку. – Где нашла?! Ушлая ты мандаринка?

      – Болдов, Лев. Умер в сорок пять. Совсем недавно. В самый разгар поисков гениев.

      – Умер?

      – Настоящие поэты долголетием не страдают… впрочем, как и моржи.

      – А как же закалка?!

      – Долгожителей среди моржей нет. – Толстова махнула рукой, взяла салфетку, сложила ее вчетверо и, глядя на свою чашку, продекламировала:

      Прозаик не имеет прав поэта

      В любви народной, вольностях, в судьбе…

      Других. Но скоротечна Лета…

      Печальных судеб, как и прав поэта.

      – А это кто?

      – Да так…

      – Хм… Болдов. А почему не в курсе «современная поэзия»?! – Галине была потрясена стихами.

      – Сегодня не в «Литературной