«The Coliseum» (Колизей). Часть 2. Михаил Сергеев

предлагает угадать боязнь чего обладает таким волшебным свойством? И насколько они дальше от Бога, чем простой попивающий мужик.

      – Ишь ты, кем прикрылся. Изворотливо оправдывает собственные грешки.

      – Так и сказала. Ответил – очень может быть. Но лучше предстать честным перед… – она осеклась, – чем замаранным по уши презрением к людям.

      – Отчего такой вдруг честный?

      – Правильные решения, говорит, принимаются раз в год. Два месяца только правду.

      – Какие два месяца?

      – Великий пост.

      – У-тю-тю! Новость. И этим побаловаться решил? А ты спроси – сам-то верит? В то, что говорит? Я бы его по косточкам быстро разложила.

      Толстова отмахнулась:

      – Так просто Самсонова не возьмешь. Кто по его замашкам скажет, что начитанный? Родители золото. Многое дали.

      – Только не в коня овес. Одно вложили, другое прозевали. И теперь «у нашего Федорки на всё отговорки».

      – Да ну его, Галь, – Толстова вздохом выразила согласие. – Мне тебя жалко.

      Она действительно жалела Галину, переживала тотальное «невезение» в делах амурных и потому сдалась. Даже попыталась сгладить.

      – Не обижайся, – женщина тронула руку собеседницы. – Ты ходила в театр? Ну, конечно… о чем спрашиваю… Виктора не надо уговаривать… это моего…

      – Ну почему обязательно с Виктором?

      – Ох, отчаянная ты баба… – Людмила покачала головой. – А мне – кремень, кремень!

      – Да уж куда нам до ваших-то низвержений идолов! – Галина резко отбросила волосы. – А вот скажи, я здесь у подруги ночевала – домой поздно было добираться, утром сплю еще, а ее кот как прыгнет мне на лицо! Обалдела! С чего бы? Как думаешь?

      – Не узнал без косметики.

      Подруга рассмеялась. Лицо Толстовой оставалось грустным. Она хрустнула пальцами и тихо сказала:

      – Только смотри, есть любовь по расчету, а есть по просчету.

      Галина Андреевна прищурилась, все еще улыбаясь, и голова закачалась из стороны в сторону:

      – Ой, Людка, Людка… кто ты? – ложечка закружилась, размешивая кофе. – Как звать? Провидица? Пифия? Или блаженная? – и тут же опустила глаза, задумавшись.

      С минуту обе молчали.

      – Слушай, – ложечка уже была спокойной, – а Елена, помнишь, случай с Тургеневым рассказывала… на пароходе? Тот, что Панаева описывает. Всё подводила к тому, будто человеческое в известном имени важнее таланта… и если первого нет, второго быть не может по определению?

      – Ну, и повороты у тебя, Галка, – Толстова тревожно посмотрела на входные двери. – Ведь только что прошли, видела. Куда понесло? А Тургенев… так и Достоевский о нем в «Бесах» то же самое говорит.

      – Н-да… если так… сколько пьедесталов из песка? Кого в учебниках оставим?

      – А я давно делю. И учу тому же.

      – А в отношении себя как жены? Твое мнение? Такое же? Если человек в тебе весьма своеобразен, способен на некоторые, скажем… не совсем правильные проступки? – и, видя удивление в глазах подруги, уточнила: – В нас, в нас, чутких, нежных, ласковых…