Постъядер. Василий Дмитриевич Гавриленко

на пол и вдруг полезла целоваться.

      – Постой Анюта, – испугался Андрей.

      – Почему?

      – Тут люди…

      Анюта хихикнула и, дернув Андрея за рукав куртки, увлекла за собой. Они очутились в сортире. Было тесно, воняло мочой и блевотиной. Андрей слабо протестовал, но жадные руки уже проникли под ремень брюк. Портфель со стуком упал на пол. Андрею показалось – все это происходит на глазах у толпы, вот сейчас дверь сортира откроется… Между тем горячая волна подхватила его на гребень. Он видел перед собой освобожденные из – под майки груди с коричневыми сосками – левая, кажется, немного больше правой, и на мгновение весь мир скукожился для него до размера этих грудей.

      – Андрюша, мне нужны деньги.

      Анюта натянула джинсы и, глядя в замызганное сортирное зеркало, стала прихорашиваться.

      – Сколько?

      Андрей поднял с пола портфель и посмотрел на нее. В тусклом свете засиженного мухами электрического плафона Анюта показалась ему отталкивающе – некрасивой: крошечные глаза, неестественно-красный рот, волосы словно из папье-маше.

      «Ярмарочная кукла», – подумал он.

      – Десять тысяч…

      – Хорошо, я подумаю.

      – Десять тысяч долларов.

      В дверь забарабанили и старушечий голос прогнусавил:

      – Эй, долго там?

      Андрею захотелось спрятаться в ржавом унитазе.

      – Не суетись, – прошипела Анюта и крикнула, – Бабка, не лезь, у меня диарея!

      – Чего?

      – Иди ты.

      Старуха, видимо напуганная непонятным словом, ушла. Стукнули раздвижные двери.

      Любовники вывалились в тамбур. Смолящий сигарету работяга ухмыльнулся, но промолчал.

      В вагон Анюта и Андрей решили не соваться: до Обнинска оставались считанные минуты.

      5. Калуга

      Угли подернулись пеплом и лениво мерцали в темноте. Я знал наверняка, что там, за темнотой, опустив голову на рюкзак, спит Марина, но отчего-то казалось: я один в центре огромного мира, скрытого черной пеленой. Спать больше не мог: невыносимо видеть Андрея, Анюту, их возню в сортире… Какое отношение все это имеет ко мне?

      Вдруг что-то, выпившее свет углей, понеслось к моему лицу из темноты.

      Я едва успел отстраниться и перехватить руку с заточкой.

      Вскрикнула Марина.

      Преодолев слабое сопротивление напавшего, повалил на пол и, свободной рукой выхватив из ножен заточку, вонзил во что-то мягкое.

      – Марина, как ты?

      – Все н-нормально.

      – Нужен свет.

      Чиркнула зажигалка, вспыхнул хворост.

      Игрок лежал навзничь. Из раны на груди текла темная кровь. Теперь он и вправду был мертв. Мертв, как бревно. Рядом валялась заточка, которую этот хмырь, должно быть, прятал в сапоге.

      – Ну что, похороним его? Может, еще всплакнем по нему?

      Марина выглядела растерянной. Еще бы – любитель поэзии бывших вдруг пытается убить своих спасителей…

      – Это не он, это Джунгли, – сказала