Постъядер. Василий Дмитриевич Гавриленко

автомат, я поднялся. Осколок штукатурки пискнул под ногой. Марина пошевелилась, задышала чаще.

      Ночь и погасший костер, а в комнате почти светло: луна. У окна намело сугроб.

      Осторожно ступая, я обогнул Марину и вышел в коридор.

      Снова этот звук. Прямо из соседнего кабинета…

      Подняв автомат, я двинулся по трухлявому ковру.

      Заглянув в дверной проем, увидел кучу пепла посреди комнаты, окно, сугроб, а слева, в углу, – что-то длинное, черное, похожее на сверток. Сверток пошевелился. Держа автомат наизготовку, я приблизился.

      На полу лежала старуха: седые космы разметались вокруг головы, глаза ввалились, кожа высохла.

      Рот, напоминающий пещеру, дрогнул, искривился; за хрипами и стонами я расслышал:

      – Пить.

      Этот игрок проиграл. Ему не уберечь свою Теплую Птицу. Приученный за последние дни к состраданию, я опустил автомат и вытащил из ножен заточку, собираясь прекратить муки старухи.

      – Только попробуй.

      Я обернулся: Марина. В глазах – зеленые огоньки. Она подошла вплотную, и вдруг, коротко размахнувшись, ударила меня по щеке. Я перехватил руку, до хруста сжал: зверь взвился на дыбы. Марина не поморщилась, спокойно и твердо глядя на меня. Из ее глаз исходила сила, – и испуганный зверь спрятался в Джунглях. Я отпустил ее руку.

      – Скотина, – негромко сказала девушка, растирая запястье.

      Присела на корточки перед старухой, погладила седые волосы.

      – Пи-ить.

      – Я хотел прикончить ее, чтоб не мучилась, – пробормотал я: щека горела.

      – Принеси воды.

      Вернувшись в кабинет, я развел костер и стал растапливать снег. Мне было досадно, что причинил Марине боль и, вместе с тем, почему-то приятно. Казалось: минуту назад я что-то доказал ей, хотя что именно, не знал.

      Вода в шлеме-котелке забурлила.

      Марина все так же сидела над старухой, поглаживала похожую на корень старого дерева руку:

      – Не надо бояться – это совсем не больно, – шептала девушка. – Глаза закроются – и все.

      Старуха, похоже, слушала, приоткрыв белесые глаза.

      – Принес воду?

      Я подал шлем.

      – Еще горячее не мог? Подай, что ли, снега.

      Растворив свежий снег в кипятке, Марина принялась аккуратно смачивать рот старухи, та зашлепала губами.

      – Пей, мама, пей.

      Мама?

      Марина поила старуху, придерживая ее голову рукой.

      «Опять заставит хоронить», – пришло в голову, но раздражения я не почувствовал. Ну, заставит, да, она такая…

      Тем временем со старухой начало происходить то, что должно: Теплая Птица оставляла ее. Дыхание участилось, руки-ноги мелко дрожали.

      Едва прикрытая тряпьем, грудь старухи поднялась и стала медленно опускаться. Из открытого рта шумно и долго выходил воздух, казалось, что сейчас она вздохнет и поднимется, но, сделав несколько судорожных движений, старуха замерла.

      Марина поднялась. Я подумал – сейчас заговорит о похоронах, но девушка молчала, глядя