Волшебный смычок (сборник). Елена Сибиренко-Ставрояни

другой. – Я первый заметил и выследил.

      – Пусть ты первый заметил. Зато я первый схватил. Деньги мои.

      – Нет, мои.

      Подошла смотрительница.

      – Отпустили бы девчонку, – тихо сказала она.

      – Это не девчонка, это манекен, – сказал один.

      – Нам хорошо заплатят, – сказал другой.

      – Не нам, а мне. Я первый. Я первый заметил.

      – Зато я первый схватил.

      – Нет я…

      … я… я… первый… первый…

* * *

      …в центральной витрине рядом с Тати, наряженной в сиреневое, стоял Норт в чёрном смокинге. Они хорошо смотрелись на вращающейся круглой площадке. В такт негромкой музыке Норт наклонял голову и широким жестом приглашал войти. И тотчас же Тати низко приседала в поклоне, приподнимая кончиками пальцев надорванные кружева сиреневого платья.

      Я вошла, хотела идти, но… Меня взвалили и понесли.

      Весь первый этаж занимала выставка.

      Там, где я стояла на носках, теперь посреди расшвырянного белья лежала женщина – живая и голая.

      Меня отнесли наверх в угол.

      Ночью в красном уголке собирались. Они лежали перед видеомагнитофонами с «Боржоми» и иллюстрированными журналами в руках. Всем заправлял кто-то в серой визитке и котелке. Его называли Торн.

      Я нигде не увидела Витауса. Не увидела никого из своих. Где они теперь?

      Наутро меня втолкнули в маленькую каморку с маленьким оконцем под потолком и заперли дверь.

      Льёт осенний коричневый дождь.

      Из оконца видны люди, крошечные, как муравьи, – точно, как я, если б они посмотрели на меня оттуда.

      Они нас не видят. Они не знают, что я и другие там, и что мы на них смотрим.

      Две капли

      Рассказ

      Как я его не терпела! Его глаза, его сутулую фигуру, его улыбку, какую-то вымученную и жалкую, когда он смотрел на меня.

      Ходил он в вечно помятом костюме непонятного цвета и стоптанных туфлях. Если было холодно, то надевал бесформенное пальто и старомодную шляпу. Каждый день приносил в авоське из магазина пакет кефира, пачку творога и четвертушку хлеба. Между тем, поговаривали, что он очень богат и, боясь за своё добро, никого не пускает и на порог квартиры. Только раз в неделю к нему приходила пожилая женщина в повязанном по-крестьянски платке и уходила с большой сумкой. Что в ней было, никто не знал.

      Были у него и другие странности. Каждое утро он с большим полиэтиленовым кульком обходил мусорные баки и выбирал из них хлеб. Набив кулёк доверху, он забирал его домой. Никто не знал, что он потом делает с этим хлебом.

      У старика не было ни детей, ни друзей, ни родственников. Он представлялся мне Гобсеком (я как раз увлеклась Бальзаком). Мы потешались над ним. Над его костюмом, авоськой с кефиром и привычкой рыться в мусорниках, выбирая хлеб. Взрослые улыбались исподтишка. Мы смеялись в открытую. Петька из второго парадного очень похоже передразнивал его сутулость, чуть подрагивающие руки и шаркающую походку. Мы строили разные догадки о нём. По одной он