Орлеанская девственница. Философские повести (сборник). Вольтер

бесчестный,

      Скот, называвшийся Сакрогоргон,

      Толпою зрителей проходит тесной,

      Мечом и наглостью вооружен,

      И говорит направо и налево:

      «Клянусь, что еретичка эта дева.

      Пусть скажет кто-нибудь, что я не прав.

      Будь он простолюдин иль знатный граф,

      Но моего отведает он гнева,

      И я с большой охотой смельчаку

      Мечом вот этим проломлю башку».

      Так говоря, идет он, горделиво

      Напыжась, губы поджимает криво

      И палашом[96] отточенным грозит.

      И все дрожат, никто не возразит.

      Желающего нет подставить шею

      Под саблю, защищая Доротею.

      Сакрогоргон, ужасный, как палач,

      Всех запугал. Был слышен только плач.

      И своего подбадривал клеврета

      Прелат надменный, наблюдая это.

      Над площадью витавший Дюнуа

      Не мог стерпеть такого хвастовства.

      А Доротея так была прекрасна

      В слезах, дрожащая в тенетах зла,

      Такою трогательною была,

      Что понял он, что жгут ее напрасно.

      Он спрыгнул наземь, гнева не тая,

      И громким голосом сказал: «Вот я

      Пришел поведать храбростью своею,

      Что ложно обвинили Доротею.

      А ты – не что иное, как хвастун,

      Сообщник низости и гнусный лгун.

      Но я хочу у Доротеи ране

      Узнать подробно, в чем ее позор

      И почему возводят на костер

      Подобную красавицу в Милане».

      Он кончил, и восторженный народ

      Крик радостной надежды издает,

      Сакрогоргон, от страха умирая,

      Пытается держаться храбрецом.

      Прелат надменный, злобы не скрывая,

      Стоит с перекосившимся лицом.

      А Дюнуа стал слушать Доротею,

      Почтительно склоняясь перед нею.

      Красавица, не поднимая глаз,

      Вздохнув, печальный повела рассказ.

      Осел, расположившись на соборе,

      Внимательно вникал в девичье горе;

      И был доволен набожный Милан,

      Что знак господня милосердья дан.

      Конец песни шестой

      Песнь седьмая

      Как Дюнуа спас Доротею, приговоренную к смерти Инквизицией.

      Когда однажды на рассвете дней

      Я брошен был подругою моей,

      Так был я опечален, что, признаться,

      Решил навек от страсти отказаться.

      Но даже в голову мне не пришло

      Обиду нанести иль сделать зло,

      Изменнице доставить огорченье,

      Неудовольствие или мученье,

      Стеснять желанья не по мне, друзья.

      Раз я зову к неверным снисхожденье,

      То, ясно, к женщинам жестоким я

      Могу питать одно лишь уваженье.

      Нельзя терзать преследованьем ту,

      Чье сердце осаждали вы напрасно.

      И если молодую красоту

      Желанье ваше покорить не властно –

      Не может сердце быть всегда несчастно:

      Нежнейших уз ищите у другой

      Иль пейте, это тоже путь благой.

      Когда б такую мысль внушил

96

Палаш: braquemart, от греческого «brachi – makera», короткая сабля.