Она доведена до отчаяния. Уолли Лэмб

девятьсот шестьдесят третьем году я на автомобильных гонках пожала руку Мисс Америке, которая вблизи была страшная и с толстым, как телефонный справочник, слоем грима.

      – А у меня приятель диск-жокей, – рискнула похвастаться я.

      – Ну-ну. Я их дрочилами называю. Хоть бы кишку завалили и просто музыку ставили. Смотри!

      Норма сунула зажженную сигарету в рот, закрыла его и снова открыла: сигарета торчала из-под языка и все еще горела.

      – Боже мой, – сказала я.

      – Меня Кенни научил. Мы с ним, наверное, обручимся в этом году. Он об этом подумывает.

      Загремели три коротких школьных звонка.

      – Вот блин, – произнесла Норма. – На!

      Она сунула мне влажный окурок и не торопясь пошла ко входу.

      Я застыла, держа окурок вертикально и пялясь на него, но тут же бросила и растерла по асфальту, как Лэсси.

      Занятия в первую среду закончились исповедью. Большинство восьмиклассниц следили за порядком на скамьях для младших учеников и шли исповедоваться последними. Я была одной из шестерых в нашем классе, кого не удостоили этой чести.

      Вверху благочестивый витражный ангел парил перед коленопреклоненной Святой Девой. Ангел, светловолосый, как Мэрилин Монро или моя мать, устремлялся в небо, у его ног курился густой белый дым, и мне вспомнилась телетрансляция запуска ракеты, от которой папа пришел в восторг.

      «Вот съездим во Флориду и своими глазами все увидим», – пообещал он мне. Отец всегда много чего обещал. Он сломал мне жизнь.

      Голоса исповедовавшихся долетали из-за занавеса.

      – Да, но, святой отец, он сам все начал, вот что я пытаюсь вам сказать, – настаивал какой-то пацан. Стася Писек, сидя среди семиклассниц, оглядывалась назад и корчила рожи своей сестре Розалии. Норма Френч, державшаяся отдельно от остальных, явно забыла платок на голову. В ряду мантилий, шляпок с цветами и бархатных головных повязок она сидела, натянув на голову воротник ярко-красного свитера, застегнутый под подбородком. Рукава висели по бокам, как уши у бигля. Норма знаменовала собой мою единственную победу в Сент-Энтони, и я скривилась при виде столь жалкого отсутствия прогресса.

      В исповедальне я перечислила отцу Дуптульски свои грехи – гордость, сквернословие и неуважение к матери, опустив нечестивые мысли и деяния, и повторила формулу покаяния.

      После занятий я отсидела час. На Дивижн-стрит к обочине свернул «МГ» Джека и медленно поехал за мной. Я сделала вид, что не замечаю. Это как игра: если я обернусь и посмотрю, значит, он победил.

      – Эй! – крикнул Джек наконец. – Подвезти тебя?

      – Ой, здравствуйте! – воскликнула я с притворным удивлением. – Пожалуйста. Спасибо.

      Верх кабриолета был опущен. Джек сорвался с места так, что взвизгнули шины.

      В пепельнице дымилась сигарета. Я взяла ее и затянулась, не спрашивая разрешения. Джек покачал головой и улыбнулся:

      – Шалунья, озорница!

      – Тебе сюда нужно радиолу, – сказала я.

      Он улыбнулся:

      – Кто это решил?

      – Я, Долорес дель Рио.