Она доведена до отчаяния. Уолли Лэмб

Вы меня совсем задавите!

      – Пф! Никогда больше не говори в моем присутствии, что не боишься щекотки, – сказал он и слез с меня. – Это будет тебе уроком.

      Я закашлялась. А потом разрыдалась – сильно и неудержимо.

      Джек засмеялся, стоя надо мной.

      – Эй! – позвал он. – Перестань! В чем дело?

      Когда я смогла говорить, то извинилась.

      – За что?

      – За глупое поведение.

      Он потянулся ко мне, но я отодвинулась.

      – Что я сделал, напугал тебя, что ли? Всего лишь пытался развеселить тебя и себя, а то мы завели разговор о смертях, начальниках и прочем дерьме. А ты что подумала?

      – Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – Я просто дура.

      Я кое-как встала и пошла вниз по лестнице, размазывая слезы.

      – Все-таки мне непонятно, – произнес Джек, перегнувшись через перила. – То ты хохочешь во всю глотку, а через секунду… Ну что с тобой такое?

      Со второго этажа я слышала, как он стучит в дверь черного хода и зовет меня. Я не брала трубку телефона, и звонки эхом разносились по дому из коридора. Джек всего лишь пытался нас развеселить, успокаивала я себя. Неудивительно, что со мной в школе никто не общается – я же веду себя как слабоумная.

      Вернулись мама с бабушкой. Я сидела на кровати с учебником по естествознанию на коленях. Бабка прошла мимо моей комнаты, ворча что-то о хулиганах, пивных банках и частной собственности приличных людей.

      Мама вошла, присела на кровать и откинула мне челку со лба:

      – Я выбила страйк и еще дважды сбила одну оставшуюся кеглю. Как самочувствие?

      Я пожала плечами, не отрываясь от учебника:

      – Устала, и мне тут надо дочитать, так что, если не возражаешь…

      – Хорошо, детка. Спокойной ночи. Я тебя люблю.

      Несколько секунд она ждала, чтобы я тоже сказала, что люблю ее. Я хотела это сказать – рискнуть и сказать, но слова не шли с языка.

      Потом, сидя в темноте, обхватила себя руками, и думала о дяде Эдди. Невозможность вздохнуть там, на площадке третьего этажа, и неспособность с этим справиться – должно быть, это ощущают утопающие.

      Правый, оцарапанный бок болел, и на руке была длинная ссадина.

      Я еще не спала, когда Рита вернулась с работы. Наверху негромко бубнили голоса. Ступня у меня дергалась и не желала успокаиваться. Мозг не отключался. Там, на площадке, в меня внизу что-то уперлось, когда он оседлал меня и защекотал, – не то его локоть, не то колено. Они же с Ритой женаты, во имя всего святого, у них скоро будет общий ребеночек! Я поступаю как свинья и дура. Я просто жалкая личность.

      «А ты умеешь хранить секреты?» – допытывался он у меня.

      – Сахар положить или и так сладкий? – услышала я приторный голос бабки, спустившись утром в кухню. За ночь гроза прогнала липкий, тяжелый зной. Прохладный бриз шевелил планки жалюзи в гостиной.

      На кухне взгляд метнулся от полосатой рубашки Джека к бабкиной улыбке и зафиксировался на коричневой картонной коробке посреди стола. Джек сидел на месте моей матери, а мать сидела на моем, по уши въевшись в пончик.

      – Ну,