Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

дырявых чулок. «Видел бы меня сейчас отец Анны, – думает Якоб, – на приеме у высшего должностного лица в Нагасаки». Чиновники и переводчики хранят суровое молчание.

      – Доски пола устроены таким образом, что скрипят, если на них наступить, – замечает ван Клеф. – Чтобы наемные убийцы не подкрались.

      – И часто в здешних краях используют наемных убийц? – спрашивает Ворстенбос.

      – В наше время, наверное, не часто, но старые привычки живучи.

      – Напомните мне, – говорит управляющий факторией, – почему в одном городе два градоправителя?

      – Они чередуются: пока градоправитель Сирояма отправляет свои обязанности в Нагасаки, градоправитель Омацу проживает в Эдо, и наоборот. Меняются каждый год. Если один допустит промах, второй с удовольствием его изобличит. Все значительные должности в империи так поделены, чтобы не оказалось слишком много власти в одних руках.

      – Должно быть, Никколо Макиавелли немногому смог бы научить сёгуна.

      – Очень верно сказано, минеер. Здесь флорентинец был бы неопытным новичком.

      Переводчик Кобаяси выражает неодобрение – незачем понапрасну трепать начальственные имена.

      – Позвольте обратить ваше внимание, – меняет тему ван Клеф, – на древний пугач, что висит вон там, в нише.

      – Боже праведный! – Ворстенбос вглядывается. – Это португальская аркебуза.

      – Когда здесь впервые появились португальцы, на одном острове в провинции Сацума начали производство мушкетов. Позже сообразили, что десять крестьян с мушкетами запросто убьют десять самураев, и сёгун производство прикрыл. Попробуй какой-нибудь европейский монарх издать такой указ – можно себе представить, что с ним сталось бы…

      Створка с изображением тигра отодвигается в сторону, из-за нее возникает осанистый чиновник высокого ранга с перебитым носом и подходит к Кобаяси. Переводчики низко кланяются, Кобаяси представляет Ворстенбосу чиновника, назвав его – камергер Томинэ. В голосе Томинэ та же надменность, что и в осанке.

      – Господа, – переводит Кобаяси, – в Зале шестидесяти циновок вас примут градоначальник и многие советники. Нужно оказать такое почтение, как сёгуну.

      – Мы окажем господину градоначальнику Сирояме такое почтение, – уверяет Ворстенбос, – какого он заслуживает.

      Кобаяси это, похоже, не успокоило.

      В Зале шестидесяти циновок просторно и сумрачно. Ровным прямоугольником расселись человек пятьдесят-шестьдесят чиновников, все осанистые самураи, все потеют и обмахиваются веерами. Градоправителя Сирояму можно отличить по тому, что он сидит в центре, на возвышении. Высокая должность оставила на его немолодом лице печать усталой суровости. Свет проникает в помещение из озаренного солнцем дворика с южной стороны. Там белый гравий, искореженные сосны и замшелые камни. Занавеси с восточной и западной стороны чуть покачиваются от легкого ветерка. Стражник с мясистым загривком объявляет:

      – Оранда капитан! – и препровождает голландцев к трем алым подушкам внутри ограниченного чиновниками прямоугольника.

      Кобаяси