Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

на одну ночь, да еще для «жен» – те живут подолгу в домах старших служащих. Эти дорогостоящие куртизанки держат при себе прислужниц; Якоб предполагает, что перед ним как раз такая прислужница. Не сумела отнять у Питта отрезанную ногу и в погоне за обезьяной прибежала в пакгауз.

      Она замечает рыжего зеленоглазого чужестранца и тихо, испуганно ахает.

      – Барышня, – умоляюще произносит Якоб по-голландски, – я… я… пожалуйста, не тревожьтесь… я…

      Девушка присматривается и решает, что он не представляет серьезной угрозы.

      – Скверная обезьяна, – говорит, успокаиваясь. – Воровать ногу.

      Якоб сперва кивает и только потом спохватывается:

      – Вы говорите по-голландски?

      Она пожимает плечами: «Немного». Вслух говорит:

      – Скверная обезьяна – сюда приходить?

      – Да-да, косматый бес вон там. – Якоб показывает вверх. Рисуясь перед девушкой, подходит к груде ящиков. – Уильям Питт, отдай ногу! Дай сюда, я сказал!

      Обезьяна откладывает ногу в сторону и, ухватив себя за желтовато-розовый пенис, дергает, будто безумный арфист за струны. При этом тварь скалится и хрипло хихикает.

      Якоб опасается за скромность своей гостьи, но та лишь отворачивается, скрывая смех. От этого движения становится виден ожог, покрывающий почти всю левую половину лица. Темное неровное пятно бросается в глаза, особенно вблизи. «Как может девушка с таким уродством работать прислужницей куртизанки?» – удивляется Якоб и слишком поздно понимает, что она заметила, как он на нее уставился. Она сдвигает платок и нарочно поворачивается к Якобу щекой, словно говоря: «На, любуйся!»

      – Я… – лепечет Якоб, сгорая от стыда. – Простите мою грубость, барышня…

      Поняла ли она? Якоб на всякий случай склоняется в глубоком поклоне, распрямляясь на счет «пять».

      Девушка поправляет платок и, не глядя на Якоба, что-то говорит по-японски нараспев, обращаясь к Уильяму Питту.

      Воришка тискает ногу в объятиях, словно бездетная мать, прижимающая к груди куклу.

      Якоб, стремясь реабилитироваться, подходит к башне из ящиков. Запрыгивает на ящик у подножия.

      – Слушай, ты, блохастое ничтожество…

      Щеку обжигает горячая струя, от которой пахнет ростбифом.

      В попытке увернуться Якоб теряет равновесие…

      …И с грохотом рушится вверх тормашками на земляной пол.

      «Чтобы испытывать унижение, – думает Якоб, когда боль немного отступает, – нужно, чтобы сохранились хоть какие-то остатки гордости…»

      Девушка прислонилась к импровизированному лежбищу Хандзабуро.

      «…Но о какой гордости может идти речь, после того как меня обоссал Уильям Питт».

      Незнакомка утирает глаза, вздрагивая от почти беззвучного смеха.

      «Анна смеется так же, – думает Якоб. – Анна смеется точно так же».

      – Простите! – Она глубоко вздыхает, губы чуть-чуть кривятся. – Простите мою… глупость?

      – «Грубость». – Якоб подходит к ведру с водой. – Через «эр».

      – «Грубость», –