Первый нехороший человек. Миранда Джулай

того.

      Я могла бы ему сказать, а могла бы и нет. Решила сказать.

      – Может, тому есть причина, – отважилась я.

      – Хорошо. – Он вновь высморкался.

      – Знаете, какая?

      – Намекните.

      – Намекнуть. Так… на самом деле, не могу. В этом нет мелочей, тут все сплошь большое.

      Я глубоко вдохнула и закрыла глаза.

      – Я вижу скалистую тундру и фигуру на корточках, с обезьяньими чертами, похожую на меня. Она смастерила кошель из животных потрохов и дает ее своему самцу – сильному, косматому предчеловеку, очень похожему на вас. Он шарит толстым пальцем в кошеле и извлекает пестрый камешек. Ее подарок ему. Улавливаете, к чему это я?

      – Более-менее? Насколько я понимаю, вы рассказываете о пещерных людях, похожих на нас.

      – Они и есть мы.

      – Ага, не был уверен – хорошо. Реинкарнация?

      – Я с этим словом не соотношусь.

      – Нет, верно, я тоже.

      – Но конечно же. Я вижу нас и в средневековье – мы в долгополых плащах, тесно прижимаемся друг к другу. Вижу нас обоих в коронах. Вижу нас в сороковые.

      – 1940-х?

      – Да.

      – Я родился в 48-м.

      – Все сходится – потому что я вижу нас в сороковых очень старой парой. Вероятно, то была жизнь как раз перед этой. – Я умолкла. Много сказала. Слишком много? Все зависело от того, что дальше скажет он. Он откашлялся, а затем притих. Может, ничего не скажет, а хуже мужчины поступать не способны.

      – Что же вынуждает нас возвращаться? – спросил он тихо.

      Я улыбнулась в трубку. До чего же поразительный вопрос. Сейчас, в тепле машины, с не имеющим ответа вопросом передо мной – возможно, это мое любимое мгновение за все мои жизни.

      – Не знаю, – прошептала я. Молча оперлась головой о руль, и мы поплыли во времени, безмолвные, вместе.

      – Что у вас в пятницу с ужином, Шерил? Я готов исповедаться.

      Остаток недели проскользнул мимо. Все было великолепно, я всех простила, даже Кли – хоть и не в лицо. Она юна! За стоячим обедом в служебной кухне Джим уверил меня, что молодежь в наше время гораздо демонстративнее телесно, чем когда-то были мы; взять его племянницу – очень телесная девушка.

      – Они грубые, – сказала я.

      – Они не боятся показывать свои чувства, – сказал он.

      – Что, может, и не очень хорошо? – предположила я.

      – Что очень здоро́во, – сказал он.

      – В конечном счете да, – сказала я. – Вероятно.

      – Они чаще обнимаются, – сказал он. – Больше, чем мы в свое время.

      – Обнимаются, – сказала я.

      – Девушки с юношами, не романтически.

      Вывод, к которому я пришла, – а к выводу прийти было важно, поскольку нечего подобным мыслям болтаться кругами без всякой категории и без вывода, – что девушки в наши дни, когда не обнимаются не романтически с юношами, пребывают в ненаправленной воинственности. Девушки в мои юные годы сердились, но гнев направляли внутрь себя, резали вены