Первый нехороший человек. Миранда Джулай

родителям.

      – У меня нет с тобой трудностей, – быстро сказала я.

      – Это я им и сказала. – И мы продолжили стоять. А Филлип еще раз постучал. А мы продолжили стоять. А Филлип снова постучал. А мы продолжили стоять. А затем она меня отпустила.

      Я открыла дверь ровно настолько, чтобы выскочить наружу.

      Когда мы хорошенько отъехали от дома, я попросила его остановиться, и мы осмотрели мне запястье: никаких следов. Он включил свет в салоне – ничего. Я описала, какая она громадная и как меня схватила, а он сказал, что воображает, будто она способна стиснуть человека, думая, что это нормальное стискивание, а для кого-то хрупкого вроде меня такое может быть больно.

      – Я не очень-то хрупкая.

      – Ну, по сравнению с ней – хрупкая.

      – Вы ее видели последнее время?

      – Нет, много лет не видел.

      – У нее широкая кость, – сказала я. – Многие мужчины считают это привлекательным.

      – Конечно: у женщины с таким телом имеются жировые отложения, которые позволяют ей производить молоко для потомства, даже если ее мужчина не способен носить в дом мясо. Я в своей способности носить в дом мясо уверен.

      От слов «молоко», «жировые отложения» и «мясо» стекла в машине запотели быстрее, чем от более постных слов. Мы оказались в своего рода сливочном облаке.

      – А может не в ресторан нам поехать, – сказал Филлип, – а поужинать у меня дома?

      Он вел машину так же, как жил – уверенно: поворотник не включал, а быстро скользил в своем «лендровере» из ряда в ряд. Поначалу я поглядывала через плечо, проверяя, действительно ли нет никого на полосе или же мы собираемся погибнуть, но погодя отбросила всякую предосторожность и откинулась на подогретом кожаном сиденье. Страх – это для бедных. Может, тогда я была счастливейшей за всю жизнь.

      Все в его пентхаусе было белым, серым или черным. Пол – сплошная громадная гладкая белая поверхность. Никаких личных вещей – ни книг, ни стопок счетов, ни глупой заводной игрушки, подаренной каким-нибудь другом. Жидкое мыло – в черном каменном дозаторе: кто-то переместил его из пластиковой емкости в эту, серьезную. Филлип отложил ключи и коснулся моей руки.

      – Хотите, скажу кое-что чокнутое?

      – Да.

      – Наши рубашки.

      Я изобразила потрясенное лицо, оно оказалось чрезмерным, и я быстро выкрутила его до растерянного удивления.

      – Вы – женская версия меня.

      Сердце у меня принялось колыхаться взад-вперед, будто висело на длинной веревке. Он выразил надежду, что мне нравятся суси. Я спросила, не мог бы он показать мне, где уборная.

      В уборной все было белое. Я села на унитаз и ностальгически обозрела свои бедра. Скоро они будут постоянно переплетены с его бедрами, никакого уединения – даже когда им хотелось бы. Счастливый у нас был путь – у меня со мной. Я представила, как пристреливаю старого пса, старого верного пса, поскольку им я для себя самой и была. Вперед, мальчик, фас. Я смотрела, как прилежно бегу вперед. И тогда я опустила ружье и тут в действительности у меня расслабился кишечник. Внепланово, но раз уж это началось,