Первый нехороший человек. Миранда Джулай

Ну, не удивляйся тогда, если из ребенка вырастет противник абортов и контроля хранения оружия. Видала б ты ее дружков. Она ходит на прослушивания?

      – Не уверена.

      – Дай ей телефон, а?

      Я задумалась, можно ли мне все еще повесить трубку в любую минуту.

      – Ей, вероятно, придется вам перезвонить.

      – Шерил, милая, просто дай ей трубку. – Она догадывалась, что я боюсь ее дочери.

      Я открыла дверь. Кли на диване ела лапшу.

      – Это твоя мама. – Я передала трубку.

      Кли выхватила ее и выскочила во двор, дверь за ней захлопнулась. Я смотрела, как она ходит взад-вперед под окном, рот стянут в брызжущий слюной узел. Вся эта семья прикладывала друг к другу колоссальные усилия – они постоянно были в корчах страсти. Я обхватила себя руками и глянула на пол. На ковре лежал ярко-оранжевый «чито». Рядом с ним – пустая банка от диетической «Пепси», а рядом с банкой – зеленые кружевные тонги с чем-то белым на ластовице. И это лишь пространство строго у меня под ногами. Я потрогала горло, твердое, как камень. Но не до такой степени, чтобы приходилось сплевывать, а не сглатывать.

      Кли ворвалась внутрь.

      – Некто по имени… – она глянула на экранчик, – …Филлип Беттелхайм звонил вам, три раза.

      Я перезвонила ему из машины. Когда он спросил, как мои дела, я своим личным способом разразилась слезами – горло у меня перехватило, лицо смялось, и полились звуки такие высокие, что их не было слышно. А затем я услышала всхлипы. Филлип плакал – вслух.

      – Ох, что случилось? – Когда мы соприкасались пальцами через компьютер, с ним, казалось, все было хорошо.

      – Ничего нового, я нормально, это все то же, о чем я недавно говорил. – Он мокро сопел.

      – Исповедь.

      – Угу. Она меня с ума сводит.

      Он рассмеялся и тем самым расчистил место для большого плача. Ловя ртом воздух, сказал:

      – Это… ничего? Можно я просто… поплачу… немножко?

      Я сказала «конечно». Про Кли можно рассказать в другой раз.

      Кажется, поначалу мое позволение его сковало, но через минуту он пробился к новой разновидности плача, которая ему явно нравилась: то был плач ребенка, маленького мальчика, который не в силах переводить дух, не владеет собой, и его никак не утешить. Но я его утешала – говорила «тш-ш-шш» и «очень хорошо, выпустите все это» – и то, и другое, похоже, оказались как раз нужным, они позволяли ему плакать сильнее. Я по-настоящему чувствовала, что участвую, словно помогала ему добраться куда-то, где он всегда хотел оказаться, и плакал он благодарно и ошарашенно. Получалось действительно невероятно – если вдуматься, а на это, пока истекали минуты, времени мне хватало. Я поглядывала на занавески в собственном доме и надеялась, что Кли там сейчас ничего не крушит. Я сомневалась, плакал ли столько хоть один мужчина хоть однажды – или даже взрослая женщина. Мы, вероятно, поменяемся ролями когда-нибудь далее, и он поведет меня сквозь мой великий плач. Я представляла, как он нежно убалтывает меня до влажных слез – облегчение будет неимоверным. «Ты красивая», – скажет он, касаясь моей заплаканной щеки и прижимая