Патриот. Андрей Рубанов

столом два мешка. Один, маленький и плоский, – с документами. Другой, пухлый, – с бельём, штанами и фуфайками.

      На втором, пухлом мешке сверху мерцает экран планшета.

      Диванчик метр на два и ещё метр в сторону от диванчика. Такова теперь личная территория Серёжи Знаева, мужчины без семьи и быта, без руля и ветрил, без почвы под ногами, в прошлом – банкира средней руки, в настоящем – владельца прогорающего магазина.

      Валютный флибустьер девяностых. Бесшумный махинатор нулевых.

      Любовник художницы. Отец двоих сыновей.

      Вытянул планшет, потыкал неверным пальцем.

      В почте лежало письмо от сына, с приложением. «Отец вот я новый трек записал». Воткнул наушники. Пьяно улыбался, пока слушал. Сын – такой же музыкант, как и отец. Исполнение – на два с плюсом, уровень центрового ресторана в городе с населением до 300 тысяч. Композиция – на три с минусом.

      Знаев-старший прибавлял и убавлял громкость, пытаясь понять: может, мальчик слышит что-то интересное на басах? Или умеет строить фразу? Или понимает в аккомпанементе?

      Ничего не нашёл.

      «Трек» был какофонической, неряшливой поделкой мальчишки, не знавшего слова «сольфеджио».

      Никакого разочарования по этому поводу Знаев-старший не испытал – наоборот, с удовольствием послушал ещё раз и ещё.

      В хаосе разнонаправленных звуков можно было мгновениями услышать что-то интересное, новое, какую-то обрывочную идею, какие-то две-три ноты, любопытно стоящие рядом. Но для вычленения, обнажения этой небольшой новизны следовало упражняться, работать, брать уроки у мастера, получать от этого мастера подзатыльники, обижаться на мастера и потом опять возвращаться к нему. Знаев-младший никогда не получал подзатыльников за сочинение музыки, поэтому сочинял плохо.

      Точно таким же музыкантом был Знаев-старший целых пять лет. Тоже – не попадал в ноты, но не знал сомнений.

      Пока слушал сыновнее творение в третий раз – пришла она, хмельная, возбуждённая. Может, ещё более хмельная, чем он сам.

      От её волос исходил слабый запах ацетона.

      Присела возле него, не включая свет, молча поцеловала – и сразу ушла бесшумно. В любое время года ходила по дому только босиком.

      Он почти заснул, одновременно дожидаясь, когда её друзья свалят в ночь, оставив их вдвоём, но друзья были стойкими ребятами и ушли только под утро.

      Он слышал, как она прощалась с каждым, как обещала одному обязательно позвонить, другому – прислать чей-то электронный адрес, а третьему – вернуть триста рублей при первой же возможности.

      Он лежал, сопел, прислушивался, изнывал от ревности и нетерпения, пелена то сдвигалась, то раздвигалась, подобно театральному занавесу, и когда Гера, наконец, прибежала и забралась к нему под простыню – обнял, прижал к себе так сильно, как только мог.

      – Ты пьяный, – прошептала она.

      – И ты.

      – Как прошёл день?

      – Отлично, – искренне ответил он. – Это был один из лучших дней в моей жизни.

      – Расскажи.

      – У