Три страны света. Николай Некрасов

ли, по-вашему? а?

      И хозяйка вытянулась во весь рост и, дрожа от злости, кричала:

      – Так я лгунья? И все из-за скверной девчонки! Спасибо вам, спасибо, Афанасий Петрович! Вот, делай добро людям!

      – Полноте, Василиса Ивановна, разве я вам что-нибудь обидное сказал?

      – А, так вам кажется, еще мало вы меня обругали? так я буду сковороду лизать? а? Небось, вы ее хвалите, горой за нее, а я ведь тоже сирота!

      И хозяйка заревела.

      Доможиров подмигнул сыну и в минуту самых жестоких упреков девицы Кривоноговой незаметно удалился. Но и в своей комнате он долго еще слышал, не без сердечного трепета, язвительные крики о том, что грех сироту обижать.

      Полинька сидела за работой, не подозревая, что за нее происходит внизу жаркая ссора. Она немного похудела и побледнела; лицо ее, прежде веселое и беззаботное, теперь стало задумчиво. Услышав шаги на лестнице, она приподнялась, думая встретить Карла Иваныча, и очень удивилась, когда перед ней очутился горбун.

      С приветливой улыбкой развязно подошел он к руке Полиньки.

      – Извините, не обеспокоил ли я вас?

      – Ничего-с, сделайте одолжение… Не угодно ли садиться?

      Она подвинула стул. Борис Антоныч тотчас же воспользовался им. Сидя, он казался еще меньше; горб его стал заметнее, ноги не доставали до полу. Но он ловко уселся и начал так:

      – Як вам, Палагея Ивановна, с маленькой просьбой…

      – Очень приятно, – перебила Полинька, успокоенная развязным видом горбуна. – Что вам угодно?

      – Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат… из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи.

      Полинька покраснела и замялась.

      – Извините меня… я никогда не шила халатов: слишком велика работа… у меня места мало.

      – Мой халат немного места займет, – заметил горбун с тихим, добродушным смехом.

      Он смеялся на собственный счет.

      – Все равно… да я никогда не шила!

      – Что делать, что делать! Не шили, так и толковать нечего… Вот еще я хотел было просить вас обрубить мне платочки и меточку кстати положить, – говорил горбун, вынимая из кармана сверток. – Я, знаете, человек холостой, одинокий, судьба невзлюбила меня и обрекла…

      Он не договорил и тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось. Полинька была расположена к участию и теперь, больше чем когда-нибудь, сочувствовала всякому горю, особенно одиночеству. Ей живо представилось положение человека, лишенного возможности нравиться женщине, обреченного вечному одиночеству.

      – Извольте, – ласково сказала она, принимая платки. – Платки я могу обрубить. Завтра же будут готовы.

      – Вы сами изволите занести работу? – равнодушно спросил горбун.

      – Я? нет-с! Я никогда своей работы не отношу.

      – Как же? неужели все к вам ходят за нею? – с язвительной усмешкой спросил горбун. А,

      – Нет, я мужчинам не отношу сама, – быстро отвечала смущенная Полинька.

      – А, а, а! так вы боитесь ко мне… хе, хе, хе!

      И горбун с наслаждением любовался вспыхнувшим лицом Полиньки.

      – Как можно! – возразила она обиженным