Три страны света. Николай Некрасов

будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.

      – Ну, как знаете, а право бы остались, – подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.

      – Я уж и тройку нанял: скоро приедет.

      – Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.

      – Нет, уж теперь поздно, а как вернусь, так готовьте мне квартиру… только большую.

      – Экой шутник, право!

      – Однако простимтесь: я скоро поеду.

      – Неужто? да останьтесь хоть до завтра: что за охота ехать к ночи?

      – Веселее, – слез не видать. Прощайте!

      И Каютин протянул руку Доможирову. Доможиров простер к нему свои объятия, прижал его крепко к своей засаленному халату и небритой бородой прикоснулся два раза к его щекам.

      – Счастливого пути! – сказал он. – Лихом не вспоминайте!

      – Не буду, не буду, вы только не браните меня.

      – Не за что, – растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: – подождите, я сейчас приду.

      – Мне некогда.

      – Одну минуту! – с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.

      Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.

      Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.

      Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.

      – Ну, простись же, поблагодари! – говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.

      – А, Митя! прощай! – сказал Каютин.

      – Скажите, чтоб хорошенько учился, – шепнул Доможиров.

      – Учись хорошенько, Митя.

      Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.

      – Ну, поцелуй же!

      Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.

      – Прощай!

      И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.

      – Прощайте! – сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.

      – Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, – говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.

      – Бутылочки-то не разбейте! слышите?

      – Слышу, слышу!

      Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала