Студенты. Инженеры. Николай Гарин-Михайловский

еще, покачал головой, вздохнул и отошел. Немного погодя он уже своим обычным спокойным голосом сказал:

      – А я на лекциях был.

      Карташев молчал.

      – А ты что ж? совсем раздумал ходить на лекции?

      – Ты бы нанял квартиру еще дальше от университета, – ответил нехотя Карташев.

      – Да-а… я виноват… Ну-с, хорошо… Читай!

      Карташев взял из рук Шацкого афишу с анонсом о бенефисе итальянки.

      – Что скажешь? – спросил Шацкий, когда Карташев, прочитав, положил молча на одеяло афишу и закрыл глаза.

      – Я не пойду, – ответил мрачно Карташев.

      – О-о! Мой друг! ты, как Антоний в объятиях Клеопатры, потерял все свое мужество… Артур, мой друг, что с тобой? Где, где то время золотое, когда, беспечный, ты носился на своем Орлике по степям своей Новороссии… Артур! вспомни о предках своих… Владетельный некогда князь Хорват… Потомок мрачных демонов с их нечеловеческими страстями… И вот последыш их… последнее слово науки, дитя конца девятнадцатого столетия… не вкусивши жизни, уж отошедший под тень ее…

      – Перестань ерунду нести.

      – О мой друг! ты мрачен, ты, как царь Саул, ищешь меча… Музыку, скорей музыку и чудный голос неземной… Сюда, итальянка, небожительница, и развлеки мне моего Тёму… Тёма! букет итальяночке!

      Карташев отвернулся.

      – Что?! Ты молчишь! Артур, мой друг! Ну, что же ты?

      И Шацкий до тех пор приставал, пока Карташев не ответил тоскливо:

      – Оставь! Меня действительно мучит, что мы такую жизнь ведем.

      – Мой друг! Нам, с нашим сердцем и умом, мучиться такими вещами?! Оставим это холуям. А мы гении нашего времени, мы проживем иначе. Вспомни Байрона… Манфреда… мрачные скалы, демоны, Фаусты… прочь все это! Мы «дзин-ла-ла»! Поверь, мой друг, мы проживем умнее Манфреда, всех Байронов е tutti guanti…[24] Надо жить, пока огонь в крови, пока итальянки еще существуют. Во-первых, букет, во-вторых, карточку, ужин и… будь что будет. Одно только мгновенье, и вся остальная жизнь хлам, никому не нужный… и знаешь, мой друг, все это не больше сотенного билета… Да! вот тебе и деньги. Отдашь, когда можешь. Мой друг, сделай мне одолжение… прошу!

      – На букет возьму, а больше ни за что. Но я отдам тебе эти деньги только на рождество.

      – Хорошо, хорошо… хоть букет, а там видно будет.

      На букет и ленты ушло двадцать пять рублей.

      Букет принесли утром в день бенефиса. Карташев и Шацкий проснулись вследствие этого раньше обыкновенного.

      – Очень мило, – серьезно говорил Шацкий, держа букет в руке и любуясь им издали. – Нет, за такой букет, пожалуй, итальяночка будет наша.

      Карташев начинал допускать такую возможность.

      Вид и нежный аромат букета целый день навевали какое-то приятное очарование. Точно сама итальянка была уже у них в комнате, точно у них были настоящие связи со всем этим закулисным миром, как у тех постоянных посетителей первых рядов и литерных лож, которых они ежедневно встречали в театре.

      Но надежды, возлагавшиеся на букет, не оправдались:

24

и всех прочих… (итал.)