Змий. Алина Кирикова

с родными и въезжать в Российскую Империю сроком на три месяца. Князя Державина Александра Александровича заключить в Псковском имении под домашний арест сроком на четыре месяца. Князя, подполковника Розенбах Феликса Эдуардовича, выслать в Германию без права въезда в Российскую Империю до высочайшего позволения. Князя, генерал-майора Керр Альберта Анатольевича, принца Раус-Шляйзкого, конвоировать на Кавказ с понижением в звании. Князя Баринова Михаила Львовича переместить в рязанское имение под домашний арест сроком на год и пять месяцев. Герцога Адольфа де Вьена, он же князь Андрей Павлович Шувилов, учредить преподавателем изобразительных искусств в Смольном институте на год и пять месяцев. Приказ вступает в силу с сегодняшнего дня, первого марта тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Подписан…число…».

      – Как конвоировать Керр на Кавказ?! – встрепенувшись, пораженно воскликнул я и сейчас же устремился к двери. – Простите, мне нужно!.. Срочно! – напоследок выкрикивал я, сбегая по лестнице.

      Пулей долетев до Альберта, я застал следующую картину: всюду послушно стоял конвой, а слуги лихорадочно носились с вещами, толкая друг друга на пути. Взлетев по лестнице, я оказался у князя в комнатах. Керр вовсю собирал вещи, закладывая их в сундуки.

      – Это моя вина! Вместо вас меня должны были отправить на Кавказ! Откуда взялись эти необоснованные, ничем не подкрепленные обвинения вас?! Да еще и с понижением! – судорожно произносил я, выдавая фразу за фразой. – Здесь вышла какая-то большая ошибка! Вы ведь дружите с государем, откуда это! Это ошибка! Ошибка!

      – Каждому дается по силам, друг мой, – грустно отвечал Альберт. – Нет никакой ошибки. Меня не должно было быть на той дуэли, так что заслужил. Да и что кривить душой, пригоден я лишь для службы. Только жаль, что ты теперь совсем без присмотра у меня останешься.

      – Улажу все и поеду вместо вас! – решился идти я, но Керр живо остановил меня.

      – Адольф, перестань. Не буду же я до конца жизни заниматься зефиром и безе. Война, разумеется, женщина жестокая и кровожадная, но я полагаю, что она и есть моя единственная любовь. По крайней мере, она та любовь, которую я, видимо, заслужил. А ты обязан жить, у тебя великое будущее, ты – великий человек, который непременно войдет в историю. Пиши картины, слышишь? Непременно пиши. Они очень хороши, – завершал Керр, дружески зажав своей большой ладонью мое плечо. – Забери мою мечту обрести истинную любовь, от которой в счастье будет спирать дыхание, от которой будет трепетать душа. Желаю, чтоб ты непременно стал счастлив. А Аранчевская, уж извини, что лезу в не свое дело, совсем не любовь. Любовь так не выглядит, любовь не мучает. Надеюсь, ты понимаешь, а ежели и не понимаешь, то все равно когда-нибудь созреешь, – закончил князь и крепко обнял заплакавшего меня. – Ну, ступай. Попрощались.

      Не хотел его отпускать, и, когда Керр все-таки отцепил меня, я еще некоторое мгновение наблюдал за тем, как князь собирается.

      – Адольф, говорю же, ступай! – в более грозном тоне выразил Альберт, не поворачиваясь