Змий. Алина Кирикова

ей только-только шестнадцать исполнилось, она глупая. Зачем она тебе? – устало поинтересовалась émeraude, прижавшись губами к моей шее. – С ней даже говорить не о чем. Уткины недавно были у нас в гостях. Мать ее ужасная змея, но показалась мне умнее всех. Отец уточки совсем говорить не умеет, то орет, как ошалелый, то скажет ерунду невпопад, но до идиотизма наивный и добрый. Таня же все время меня дичилась. Позвала я ее как-то в картинную галерею, показала твои работы, так она вообще слова не сказала. Улыбалась, кивала, опасливо хлопала глазками, а в конце выдала, что мы с тобою близнецы. Я спросила ее: «что вы имеете в виду, Таня?», так она настолько испугалась моего голоса, что вздрогнула конвульсивно и убежала, представляешь? Ну я проследовала за нею, обнаружила уже возле матери. Бедненькая прикрылась дрожащим веерком и делала вид, что ее нет.

      – Мне нужно попытаться тебя разлюбить, иначе эта страсть сведет меня с ума.

      – Клин клином вышибает, мой милый Адольф, а Таню ты не любишь, да и не полюбишь никогда, – тяжело вздохнув, заявила Мария и поцеловала мой подбородок.

      – Знаю, но должен на ней жениться. Это моя обязанность.

      «Что такое это должен и обязанность?» – нахмурился лоб княжны. Она испытующе поглядела на меня, как бы выжидая объяснений, но сама спрашивать не стала, а я диалог не продолжил. После Мария еще некоторое время была у меня, делилась сплетнями, которые слышала через Растопшину, передавала мнения и сыграла со мною две партии в шахматы. Когда пришла пора прощаться, мы с княжной долгое время обнимались в передней, где лакеи послушно оставили нас наедине. Между мною и Мари разговоры уже не велись, но перед уходом я вложил в ее ладошку изумрудную фигурку королевы с шахматной доски и зажал в кулачок, который напоследок поцеловал. Émeraude ответила мне трепетным касанием уст в щеку, от чего я и обрадовался, и погрустнел одновременно. Сей жест стал окончательным между нами, обрел первые очертания расставания, которое казалось мне хоть и логичным, но в то же время как бы вынужденным и не задуманным. Когда Аранчевская ушла, я собрался к Татьяне, правда, пока одевался, понимал, что иду без особенного на то желания.

      С Таней в компании ее мамаши и г-жи Елизаровой, пробыл три часа. Мне было нестерпимо тоскливо и скучно, но тем самым я хотя бы не думал о Мари, несмотря на то, что в голове во весь визит постоянно жила ее фраза: «Таню ты не любишь и не полюбишь никогда».

      Домой вернулся вновь замерзшим, почти не дышал носом. Началась метель, на которую я проглядел во весь вечер, так и не притронувшись к ужину. Иван переживал за меня и вновь пытался напоить редькой на меду, но я не стал употреблять эту гадость и задремал на диване в мастерской. Передо мною тогда висел портрет Аранчевской, царственно взглядывающий на мою грустную, расслабленную фигуру, укутанную в халат. «И между прочим, мы-то друг другу подходим, как никто иной, мы одной масти», – повторялось в голове, иногда проявляясь и шепотом на устах.

      29 Février 1824

      Сегодня пребывал у Татьяны, часто оставаясь с нею наедине. Ни Елизаровой, ни Анны Сергеевны, ни г-на