Змий. Алина Кирикова

стараясь устроить подушки и одеяла. Вроде бы почти засыпал, но воспоминания о мерзком поцелуе, вызывая сильнейшую тошноту, пробуждали.

      Тогда решил прогуляться по дому, позаглядывать в комнаты, осмотреть безделушки. «Может, стоит заняться новым, найти мечту? Но где же ее отыскать? О чем мечтаю? В чем предмет моих поисков, чаяний? – проскакивало в голове, пока ноги бесцельно бродили по коридорам. – Вероятно, мечтаю о любви, но что такое эта любовь? Любовь есть то же самое, что и свеча, она обнадеживает, она греет. Но ведь и воск однажды растает, не оставив после себя ничего, кроме тусклой лужицы. Нет ничего вечного, а я желаю именно вечную и неиссякаемую любовь… Желаю также славы художествам своим, но зачем мне слава? Что мне с нею делать? Будет слава, не будет прохода. Ищу друзей, но что такое друзья? Попутчики и только. Все равно!.. Может, не ждать, не надеяться и не искать ничего? Прожить как-нибудь… Какие глупые, однако, мысли! Да и можно ли это как-нибудь? Рисую и рисую себе, так и буду». Неожиданно я заметил шевеление теней за приоткрытой дверью и, осторожно оставив фарфоровую одалиску, что крутил в руках, вслушался: шел быстрый, малоразличимый шепот. Подобравшись ближе, я заглянул в щелку.

      – И ведь не обязываю вас любить меня, и вообще вас ни к чему не принуждаю, но идею Адольфа готов поддержать, ибо своими глазами убедился в отношении этих людей к вам, Агния Бенедиктовна, – тихо тараторил генерал. – Возьму вас в жены, чтобы оградить от Хмельницких, но еще раз повторю: не претендую на ваши чувства, не заставляю вас делить житие со мною. Вы остановитесь у меня на даче в Павловске. Когда история утихнет, дам вам развод.

      – Вот что: я не марионетка, которой можно помыкать, – обиженно пробубнила Агния. – Лучше продолжу терпеть все это у Хмельницких, чем стану принимать участие в играх вашего лицемерного и циничного де Вьена, который ни с кем и ни с чем не считается.

      – Слушайте, Агния Бенедиктовна, еще раз: я вас не заставляю, но подумать советую, – шепотом заключил г-н Абердин. – Сперва тоже полагал, как и вы, что все это лицемерная и циничная постановка, впрочем, в каком-то смысле это действительно так. Также опирался на слухи, которые довольно быстро разбрелись по Петербургу, хотя и до тех пор не считал Адольфа порядочным человеком. Теперь вижу, что он один настоящий из всех, правда, отчего-то прикидывается пустышкой.

      – Не нужно его выгораживать, Матвей Аркадьевич. Совсем недавно я предупредила вашего де Вьена, что его здесь собираются женить, но что же мы видим? Ест с ручки, точно покладистый зверек, ластится пуще Люсиль, не хватало еще того, чтобы он замурлыкал, – усмехнулась Агния. – Итак, выходит, его прозвище «Блуд Девьенович», звучавшее здесь ранее, оправдывает себя. Либо же, генерал, вас и меня стараются все-таки надуть, сделав пешками на фантазийной шахматной доске. Люди для вашего Адольфа – ничто.

      – Почему вы все время употребляете «вашего»? С чего вы взяли, что он мой? Да ведь я по доброте душевной согласился помочь и стремлюсь помочь, Агния Бенедиктовна, а там уж все равно, пешка вы да я