Пуговица, или Серебряные часы с ключиком. Альфред Вельм

застыл. Опять он что-то услышал, но что именно, он не мог бы сказать. Может быть, это ветер шумит в соснах или шишка упала?

      «Ах, дедушка Комарек, дедушка Комарек!»

      У Генриха заныли коленки. Но теперь уж он отчетливо слышал чей-то приглушенный голос. Выпрямиться он побоялся. А что, если лечь на землю и по-пластунски между елочками выбраться на опушку?

      Нет, такого солдаты не потерпят. Лучше сейчас же добровольно сдаться в плен. Подойдут к тебе четыре солдата, поглядят, нет ли у тебя фаустпатрона, похлопают по карманам, вывернут и… Генрих собрал все свое мужество. Он расстегнул курточку, снял шапку и медленно поднял руки… «Дедушка Комарек! Дедушка Комарек!»

      Генрих встал и сделал два шага вперед, обойдя елочку.

      Он стоит и никак не может понять: вон она, фрау Пувалевски! Наклонилась к своей тележке и, должно быть, меняет пеленки Бальдуру. А рядом – трое других ее ребят, безучастно смотрят на нее.

      – Это вы, фрау Пувалевски?

      Генрих разводит в сторону ветки и выходит на тропу.

      – Я уж подумал… Если бы вы знали, фрау Пувалевски… Мы вас уже целый час ждем… Сначала я вдоль леса бежал и, только когда до ельника добрался…

      Он болтал без умолку, должно быть почувствовав большое облегчение.

      У всех трех малышей мокрые носы. Они стоят закутанные в мокрое, промерзшее тряпье, а фрау Пувалевски поднимает голые ножки Бальдура и подкладывает пеленку. Ножки тонюсенькие, будто спички. Они серенькие и совсем безжизненные. Животик раздут. Генрих внезапно умолкает.

      – Он у вас заболел, фрау Пувалевски?

      – Пошел ты к чертям собачьим!

      И тут же толстуха начинает реветь и все кричит, чтобы Генрих отправлялся к чертям собачьим. И, выкрикивая всякие мерзкие слова, она заворачивает Бальдура в промерзшие пеленки. Но чем громче она ругается, тем больше трогают Генриха ее слезы, ее забота о Бальдуре. И пусть она кричит, пусть ругается. Сквозь слезы фрау Пувалевски говорит, что у Бальдура понос. У него водянка. И ничего удивительного тут нет. Порой голос ее делается тише, потом она снова кричит, чтобы ее оставили в покое, хотя Генрих за это время не вымолвил ни слова.

      – Да я, фрау Пувалевски…

      А она уже сняла пальто и обмотала вокруг себя мокрые пеленки – на воздухе они никогда не высохнут.

      Генрих стоит и смотрит. Наконец фрау Пувалевски впрягается в тележку, и малыши автоматически хватаются за боковину.

      Генрих тоже толкает тележку, толкает изо всех сил.

      – Багажа у вас слишком много, фрау Пувалевски.

      – Прикажешь мальчонку выкинуть?

      – Да нет, а вот багажа у вас много.

      Но больше всего Генрих сейчас боится, как бы дедушка Комарек и все остальные не ушли без них.

      Однако стоило им выйти из лесу, как они сразу увидели своих на том же месте. Им махали, что-то кричали, а когда они подошли поближе, то услышали, что им кричат, чтобы они шли скорей.

      Вскоре маленький обоз снова тронулся в путь. Генрих, волоча за собой свою тележку, крикнул:

      – Дедушка Комарек, а дедушка Комарек! Бальдур