Пуговица, или Серебряные часы с ключиком. Альфред Вельм

И мальчишка этот, и рыжий парень…»

      – Наше время – время отважных сердец… ему нужны герои, – продолжала разглагольствовать фрау Сагорайт. Неожиданно обратившись к инвалиду, она спросила: – Сколько вам лет?

      Инвалид кашлянул в кулак, будто он не знал, сколько ему лет.

      – Шестнадцать, – сказал он в конце концов.

      – Добровольцем?

      Инвалид посмотрел на нее и кивнул.

      – Шестнадцати лет он пошел на фронт. Шестнадцати лет! И такое тяжелое ранение! – говорила фрау Сагорайт. – Пусть все ныне на чужбине кочующие по дорогам войны, все, все, берут с него пример…

      А старый Комарек думал: «Вот насчет шестнадцати лет ему не следовало говорить. Не подсчитал он».

      Снова в глубине леса разорвался снаряд. И еще один. Потом надолго все стихло.

      Испуганные, они все теперь заговорили одновременно, обращаясь к старому Комареку.

      – Они окружают нас! Окружают, понимаете? – говорил Генрих.

      – Будем ждать еще десять минут, – сказал старый Комарек.

      Было тихо, будто сама война затаила дыхание. Взоры всех обыскивали опушку леса. Хоть бы скорей эта Пувалевски подошла!

      «Как ему, должно быть, больно было, когда ногу отстрелили! – думал Генрих, глядя на инвалида. – Ведь он же был в полном сознании». Генрих сам себе признался, что, если бы с ним такое случилось, он кричал бы как резаный. А как часто он принимал самое твердое решение, что обязательно будет героем! И сколько раз убеждался, что смелости ему очень даже не хватает. Ну, а может быть, этот рыжий потерял сознание еще до того, как стало так нестерпимо больно?

      – Десять минут прошло, – заявила фрау Сагорайт.

      Не слушая ее, Комарек сказал Генриху:

      – Ты как, очень боишься?

      – Я? Нет, дедушка Комарек, я ни чуточки не боюсь.

      «И откуда тебе эта фамилия – Хаберман – так знакома?» – спрашивал себя старый Комарек.

      – Правда не боюсь, дедушка Комарек.

      – Тогда беги назад и посмотри, где она там застряла.

      Впервые старый Комарек обращался к нему, и Генрих почувствовал, как у него горят щеки, – должно быть, от возбуждения и от сознания того, что он ни чуточки не боится.

      – Бегу, дедушка Комарек. – Генрих бросил курточку на чемодан. – Не вернусь, пока не найду ее!

      Генрих бежал вдоль опушки и чувствовал, что все следят за ним. Он пытался представить себе, что сейчас говорят о нем. И в то же время он был очень доволен собой – ведь он ни секунды не колебался, отвечая дедушке Комареку! Он все бежал и бежал, иногда поглядывая на стволы елей, черневшие рядом с соснами. «Фольксгеноссен, – скажет фрау Сагорайт, – перед вами подлинный герой. Враг уже захватил этот лес, а он один-одинешенек отважился вернуться по пройденной нами дороге войны!» Фрау Сагорайт спросит его: «Сколько тебе лет, фольксгеноссе?» Но он не сразу ответит, а откашляется и только тогда скажет: «Двенадцать, фрау Сагорайт. Двенадцать лет мне исполнилось».

      Но почему так много этих черных елок в лесу?

      Постепенно