Пуговица, или Серебряные часы с ключиком. Альфред Вельм

улыбались…

      Будто откуда-то издалека, жизнь медленно возвращалась к Ошкенату. Повернув голову, он шапкой принялся протирать глаза.

      – Рикардо, – произнес он, – если я не обманываюсь, перед нами сам престолонаследник.

      Такой встречи даже Генрих не мог ожидать. Голос Ошкената гремел, гремели залпы морских орудий. Ошкенат так кричал, что люди стали останавливаться. Откинув полсть, он велел кучеру позвать маму.

      За коляской стояли четыре фуры. Кучер спустился с козел и направился назад, туда, где была мать Генриха.

      – Сын мой! – восклицал Ошкенат, а Генрих думал при этом: «Как хорошо, что от него так сильно пахнет вином!»

      Тем временем кучер Рикардо отвязал бельевую корзину и фанерный чемодан от саночек и отнес к первой фуре.

      Мать Генриха была очень сдержанна. И еще – Генрих это хорошо запомнил – вдруг она почему-то пошатнулась и схватилась за поручни. Подниматься в коляску ей было трудно.

      – Генрих, – крикнула вдруг мама, – Генрих, мы же там санки оставили!

      – Стойте!

      – Стойте, Комарек!

      Генрих помнил всё до мельчайших подробностей. Даже слышал сейчас горклый запах морской воды. И так приятно было мягкое покачивание коляски… Каждое возвращение к реальной действительности он ощущал как боль. Однако ему довольно скоро удавалось преодолевать это чувство.

      – Дедушка Комарек! – крикнул он. – Дедушка Комарек!

8

      Отсюда хорошо была видна опушка леса, однако фрау Пувалевски нигде не было.

      – У озера она еще шла за нами?

      – Да, у озера еще шла, – хором ответили сестры-близнецы.

      На каждом привале сестры садились рядышком, о чем-то шептались, настороженно оглядывались и то и дело запускали руки в старую кожаную сумку. Никто не знал, что у них в этой сумке. По лицам нельзя было догадаться, о чем они перешептывались.

      – Она нарочно отстала! – крикнули теперь сестры.

      – Где? Когда?

      – С час назад, – ответили сестры.

      Инвалид стоял, прислонив рюкзак к дереву, и Генриху впервые бросилось в глаза, что, кроме одного сапога, ничего солдатского на нем не было. Одет он был в очень длинное зеленое женское пальто.

      – Зайчата вы глупые! – крикнула фрау Кирш. – Что же вы нам сразу-то не сказали?

      С самого утра грохот слышался слева. Все испытывали какое-то тревожное беспокойство. Рядом тянулся казавшийся им жутким лес: вот-вот война вырвется из зарослей…

      Многие высказывались за то, чтобы не ждать фрау Пувалевски. Старушка, бегавшая взад-вперед около своей тележки, причитала:

      – Всех нас перестреляют они… всех, всех!..

      – А дети как же? Разве можно ее оставить с детьми? – кричала фрау Кирш.

      – Господи, всех нас перестреляют!..

      За лесом снова что-то прогрохотало. Порой слышалось, как в глубине его рвался одиночный снаряд, перекрывавший далекий грохот. Всем хотелось идти дальше.

      – Нет, не пойдем, – сказал Комарек. Сказал очень спокойно. – Будем ждать.

      Никто