Игра в прятки. Лора Джонс

сидит. Когда‑то эта кукла была красива, нарядна, одета благородной дамой, но паричок из желтой шерсти поредел, платье выцвело, швы разошлись, из дырки на шее торчит соломенная набивка. И в эту минуту мне не решить, чтó для меня эта игрушка: жестокое напоминание или утешение.

      Я спускаюсь по лестнице и вхожу в мастерскую, где на столе неподвижно лежит накрытый одеялом папа. За спиной у меня раздается скрип, и, обернувшись, я вижу маму, которая примостилась в темном углу, ссутулившись и закрыв глаза.

      – Па? – шепчу я.

      Отец слабо дергает головой, и я беру его за руку. Она теплая.

      – Па!

      – Фи, – бормочет он хриплым, тихим голосом и хочет податься ко мне, но ему слишком больно. – А, ты принесла с собой ta petite poupée [17].

      Тряпичная кукла. Я и не заметила, что все еще держу ее в руках.

      Мне хочется улыбнуться, заверить отца, что все будет в порядке. Но вид у меня слишком понурый.

      – Тебе лучше? – Это все, что я могу выдавить. Нелепый, детский вопрос.

      Папа медленно растягивает губы в улыбке.

      – Конечно, альсгир. Мне просто нужно отдохнуть. Вот увидишь, я очень быстро встану на ноги.

      Я замечаю миску с водой и думаю, не обтереть ли папин лоб, не смыть ли еще немного засохшей крови с его кожи. Но жидкость в миске цветом напоминает разбавленное вино, и я не могу заставить себя прикоснуться к ней.

      – Что я могу для тебя сделать? – лепечу я.

      – Иди отдохни. Если утомишься, проку не будет. Надо, чтобы ты была сильной.

      Я киваю и бережно целую его. Но не ухожу. Едва слышные печальные звуки вынуждают меня обернуться, и я вижу, что мама все‑таки не спит. Она закрывает лицо фартуком, ее плечи сотрясаются от рыданий. Через час возвращается врач, чтобы осмотреть отца, и я едва верю глазам, наблюдая за выражением его лица.

      – Ваше состояние улучшилось, – сообщает доктор, и в моем сердце укрепляется надежда.

      Папа силится улыбнуться, но тут же морщится и произносит:

      – Вы как будто не удивлены.

      – Боли сильные? Могу дать вам еще настойки опия. – В докторской сумке позвякивают стеклянные пузырьки. – Если сможете сейчас уснуть, я вернусь на рассвете. И тогда мы попробуем перенести вас наверх, если позволит ваше состояние.

      Папа пытается кивнуть, и доктор отводит маму в сторону.

      – Надежда есть, – шепчет он. – Надежда есть.

      Меня захлестывает волна облегчения. И только придя в движение, я чувствую, что чудовищно устала и у меня все болит. Так и не добравшись до двери, ведущей к лестнице, я опускаюсь на пол за штабелем необработанного камня и погружаюсь в сон.

      По прошествии совсем небольшого, как мне чудится, времени я ощущаю рядом какое‑то движение, слышу приглушенные голоса и одиночный вскрик. Я окончательно пробуждаюсь и обнаруживаю, что кресло, в котором сидела мама, пустует. На пол мастерской через окно падают косые лучи солнца, освещая вчерашние следы на каменных плитах – бурые отпечатки грязных подошв, наслаивающиеся один на другой, как окаменелости.

      В

17

Твоя куколка (фр.).