Будь благословенна, земля Рязанская…. Евгений Иванов

шубы.

      Он ловко спрыгнул с огнища и предстал перед дедом в одних портках, потянулся и, громко гарк-нув, выскочил из избы как ошпаренный.

      «Ах молодай, молодай», – вздохнул про себя дед Булатко, вспоминая себя таким же шустрым, резвым да весёлым. Сквозь небольшой проём оконца он разглядел, как в белой пелене мелькала фигура Афоньки с Рыжим. Крики парня сливались с ржанием и фырканьем коня, образуя один общий шум живых существ, смешиваясь с ритмом просыпающегося леса.

      Они бегали по мокрой траве и веселились, радуясь восходящему солнцу, шуму леса, своей дружбе друг с другом, молодости и силе, которой нипочём ни горе, ни трудности. Они радовались свободе и выбору своей судьбы, хотя и не задумывались над этим – сама природа говорила это за них.

      Размявшись, Афонька вбежал в избу и предстал перед стариком весь мокрый, сверкая радостными глазами.

      – Ну что, пострел, напрыгался? – с ухмылкой спросил его дед.

      – Ой, дидусь, не ворчи, – махнул рукой внук и, взяв какую-то тряпицу, направился к столу.

      – Вот как огрею чем попало по загривку, так уразумеешь, – не унимался дед. – Таби ехать надо, а не топтать копытами травицу.

      После этого они уселись мирно за стол и стали дружно хлебать вчерашнюю кашу.

      .

      – Слухай мя, пострел, – стал поучать дед внука. – Поедешь по тропе мимо поселений, да не смей зворачивать… С людишками да с каликами всякими не совещайся по своей дороженьке, тому как народец може попасться всяк… Коня жалей, припасы береги… Удалостью не хвастай да на рожон не лезь… Знавомо нам се… Ежели не поспеешь к вечеру к Рязане, то ночуй прямо в лесу да подале от людишек, а то може воры брюхо вспороть, да окончится твоя непутёвая судьбинушка прямо там…

      – Диду! – жуя, воскликнул Афонька. – А ежели дорогу перепутаю – леший заведёт в свои дебри да всё тут…

      – Чаго мелешь несусвет?! – возмутился старик. – Мы сколь раз хаживали на торг в Рязань?! Да и Рыжий путь припомне таби, коль заплуташь.

      Пока Афонька уплетал кашу, дед Булатко, почесав бороду и громко крякнув, встал и побрёл к огнищу. Там за углом внизу, присев на корточки, он стал нащупывать стенку. Почувствовав что-то, стал осторожно вынимать один камень из кладки, который, шаркая, неохотно вылазил наружу. Но всё же, поддавшись упорству человеческих рук, с треском вытащился на свет. Дед положил его на пол и залез одной рукой внутрь образовавшегося отверстия. Немного пошарив, он наткнулся на что-то мягкое, но тяжёлое. Вытащив наружу, встряхнул от пыли. Это оказалась тряпичная котомка, перевязанная в узелок верёвочкой. Дед поднес её к столу и, развязав узел, высыпал наружу несколько тёмных медных монет, которые звонко раскатились в разные стороны.

      – Вот, Афонька, се возьмёшь с собою, – многозначительно проговорил старик, собирая руками монеты. – Здеся будя двадесять гривн… Это таби на житьё да на одежонку… Може купить доспех какой, да може щит иль лук с тулом[18]… Это дело хозяйско… Токма не расточай почём зря… Се нажито трудом да пÓтом.

      Дед

18

Тул – чехол для стрел.