Житейная история. Колымеевы. Андрей Антипин

десятое.

      – Здравствуйте, дядя Володя! Давно приехал?

      – Откуда это? – полюбопытствовал старик, спешно прижимая к животу ладошку, в которую Мадеиха сунула горсть ирисок.

      – Дак а с курорта. Как там в Сухуми? Пьют «Анапу»? Е?

      Палыч поддержал весёлую Мадеиху:

      – Пьют! – Он подумал и развернул одну ириску, но пососал и запечатал обратно: не брали зубы крепкую сладость. – Больше нашего понужают.

      – Во черти! Да, дядя Володя?

      – Давай к столу! – хмуро буркнула старуха. – Водка киснет.

      – Дак а я разве против?! Тьфу! – Галька в сердцах плюнула в сторону Кольки: он уже сидел за столом, оглядываясь исподлобья. – Зараза – она уже здесь!

      – Где это он так? Либо аванс давали к Первомаю?

      Чебун от пояснения воздержался.

      – А у соседа у вашего, у кролика. Мадеев же водку на спор стаканами пьёт – да-а! Ему скажи, дак он вместе со стаканом сглотнёт. А тут позвали шифер стаскать и подали, видимо…

      – Как же, баню ведь кроют! Шаповаловы съезжали – пачку шифера оставили. Нам с Колымеевым – чё? Лежит да лежит. А этот… в первый же день стаскал шифер в стайку, а дверь на замок закрыл. Шаповалов вскорости приехал: шифера нет. Покрутился-покрутился, да и укатил ни с чем. Недавно встречаю его у магазина: дознался, говорю, Вадим, где твой шифер? Сразу, говорит, понял, тётя Гутя, только связываться не хочу…

      Старуха долго думала, что сказать людям. Нужно было сказать что-то важное, но Августина Павловна терялась: всё было важным, и она не имела права (да и не могла, как ни силилась) забыть ничего из своей долгой и трудной жизни, кому-то, верила она, очень необходимой. А иначе зачем же она несла свою боль, свой полынный опыт?

      Когда все устроились, Августина Павловна повела застолье невесёлыми словами:

      – Что я вам хочу сказать? Человек один раз живёт на земле, поэтому поймите меня правильно и не осудите… Я много в жизни повидала. Война, как целая жизнь. Тот, кто пережил её, может считать себя вот так пожившим! – чиркнула по подбородку. – И внукам, и правнукам ишо с отрыжкой достанется этой жизни! А что я, спрашивается, видела? Детство взять?..

11

      …А из детства помнила старуха: в амбаре, в углу, стояла под деревянной крышкой большая кадушка с брусникой. Мать поднималась до света, чтобы растопить печь, заводила мешанку из гречневой муки и, краснея лицом, стряпала во всю сковородину блины, заправляла брусникой.

      За матерью вставал отец, босой сидел на лавке.

      – Что, мать, есть ещё брусница?

      – Есть, – отвечала мать, отираясь рукавом. – До Ильина дня должно хватить.

      – Ладно. Провод сегодня будем менять на втором участке, собери с собой – к обеду не приду…

      Августина с младшенькими спала на печи, но едва белёный кирпич наливался жаром, она вскидывалась и сверху глазела на мать, как та натирает сковородки крупным солёным камнем. Отец одевается, мать отдаёт ему первые блины, и он уходит на работу, а Августина лежит и ждёт, потому что не скоро поспеют новые блины.

      Но вот блюдо пополняется, и Августина