Житейная история. Колымеевы. Андрей Антипин

дверцами шкафа…

      С третьей рюмкой развязался язык – пошёл чесать, как Алексашка-председатель на собрании:

      – Зарплату аккуратно получаю, плюс премиальные! – Палыч подумал, чем бы ещё можно было уверить в своей надёжности, и брякнул: – Опять же, на чёрный день кладу в сберкассу… А вы? Так и живёшь… живёте?

      – А чего мне? Я хошь столь не гребу, как некоторые, а с протянутой рукой не побираюсь…

      Метнула камешек.

      – А я ить давно к тебе приглядываюсь, Гутя! – ахнул Палыч, не в силах больше терпеть эти шашки-поддавки. – Хорошая ты женщина. Ничего, что я так, по-свойски?

      – Дак чё? Слежу за ситуацией пока что…

      – Ага! Давно, говорю, приглядываюсь…

      – То есть капитально устроиться хочешь?

      – Но.

      Вдова невинно бровью повела, а уж он сбегал в сенцы за чемоданом.

      – Вот носки… три… не, вру – четыре пары!.. Две сменные рубахи, кальсоны…

      – Кальсоны?!

      За хозяином вылетел чемодан – только фанерки затрещали.

      – Туда тебе и красный путь, кот паскудный! – стукнулся кованый крючок.

      Палыч потрогал ушибленную голову – с голубиное яйцо вспухла шишка.

      – Вот же, накаркала мать! Та ещё активистка попалась, хрен ей в душу, два в печень…

      В чемодане таилась бутылка красного – энзэ, а в парнике при свете спички отыскалась пара жёлтых огурцов… Скоро опьянел, развалился на крыльце, подпёр дверь ногами.

      – А я ей подарок привёз! – орал Палыч, стуча в дверь. – Да знаешь, ты кто после этого?!

      Всякий раз, как стук становился настойчивей, Августина выбегала в сенцы – ругаться через выставленное в раме стекло. Стекло убиралось для отдушины, вместо него натягивалась сетка от мух. Но через сетку – ругайся сколько влезет.

      – Женишок, а женишок?! Вынь-ка деньги из кишок! Мне – деньгу, тебе – кишку: вот и польза с женишку!

      – Не-ка! – глупо хихикая, задирался Палыч. – Летошний снег ты с меня получишь! А то размечталась на дармовщинку: и зарпла-ату, и пре-емию…

      Долго дрожала оконная занавеска.

      – Ступай-ка, Владимир Павлович, домой по-хорошему… – застыла – бирюзовая, в цветках.

      «Алкашка! – себе в оправдание охаял Палыч. – Ты меня на гвоздь поддеть хотела, как кошёлку какую, чтобы пользовать в своё удовольствие, а я не дался… Не-ка, не дался Колымеев!»

      Он ещё раз постучал. И, на удивление, ему открыли…

      Чебун громко высморкался. Он битый час поджидал соперника у ворот.

      – Села муха на стекло, а Ивану в рот стекло! Ну-ну.

8

      – Господи, дай нам, грешным, и деточкам нашим…

      – Ну вот, – поморщился Палыч, стыдливо отстраняясь от старухи. – И сразу причитать!

      – …и деточкам детей наших…

      – Гутя?!

      – Эх, Колымеев ты мой, Колымеев…

      Под чистым небом пришёл Палыч, а вот накрутило в вышине, наволокло иссиня-серых облаков. Они стремительно бежали в сторону гипсовой горы, падая за ней, как мокрые простыни с