Жнивьё. Мэд Эссенс

всю дорогу. Он назвал меня учёным. И этот факт очень сильно их озаботил. Солдаты вытащили нас из машины и бросили на землю. Затрещали рации и шумные, плохо различимые за противогазами переговоры. Я не слышал, о чём они говорили, но уже спустя минуту они поволокли меня по земле в направлении бронированной машины, а водителя оттащили подальше. Он кричал и матерился, сыпал угрозами, даже вырвался и попытался убежать, но как только двери бронетранспортёра закрылись за моей спиной, я дрогнул от приглушённого, одиночного выстрела.

      Меня заковали в наручники и надели мешок на голову. Мы ехали, похоже, несколько часов, и сопровождавший меня солдат всю дорогу говорил мне, что таких беглецов «там» ломают за секунды. Я не мог выдавить из себя ни слова, лишь сдавленно мычал от ужаса, когда наконец машина остановилась и меня вытолкнули из неё на холодную землю. Подхватив за руки, солдаты потащили меня по земле. Мешок не давал мне покоя: я мог только полагаться на звуки вокруг, и эти звуки мне очень не нравились, потому как повсюду лязгал металл, трещали и шипели рации, звенели автоматы, словно в тюрьме двигались металлические решётки. Грубо затолкав меня в маленькое помещение, солдаты, наконец, сняли с меня мешок и противогаз, и впервые за долгие часы я смог произнести хоть один звук. Я кричал. Орал как безумный, когда осознал, что они действительно бросили меня в тюремную камеру. На мой крик отозвались десятки, сотни голосов других заключённых, после чего несколько коротких очередей из автоматов разрезали стену крика, отчего мы все разом замолчали.

      – А ну заткнули пасти! – ревел один из солдат.

      В отчаянном безумии мой мозг заставил меня забраться под койку, спрятал моё тело от всех вокруг. Руки и ноги тряслись от нескончаемой дрожи, глаза ошалело бегали от одной стены к другой, как вдруг всё тот же голос закричал:

      – ОТБОЙ!

      Холодный свет жужжащих люминесцентных ламп погас, отчего заключённые застонали. Я не стал вновь поднимать панику, но из моего рта против моей воли полилось вялое блеяние, какие-то невнятные слова и мольбы о помощи. Не сомкнув за всю ночь глаза, лишь под самое утро истощённое нервами тело без моего ведома попросту отключилось.

      Уже утром несколько десятков людей вместе со мной вывели из камер и повели по длинному коридору, что вёл на свободу. Нас снова погрузили в несколько бронетранспортёров и повезли уже свободнее, без мешком и наручников. Оказалось, что тюрьма – лишь перевалочный пункт, и судя по разговорам солдат всех заключённых держат там пару дней, после чего развозят обратно в город на «самую лучшую для них работу» – в огневые бригады. В один момент все бегущие из города стали дезертирами и, без суда и следствия, приговорёнными к заключению, которых вместо тюрем бросали на «полезную для города» работу. Стоило мне глянуть в маленькое окошко, как я тут же смиренно откинулся на спинку кресла – горящие стены из пшеницы заставили меня неприятно поёжиться. Мы снова ехали в Мейсон-сити.

      Мир в огне.

      Мир