Жнивьё. Мэд Эссенс

нанесли значительный урон пшенице, ослабив её. Сырость и жара сыграли своё – природная спорынья, ранее не имевшая возможности заразить крепкую и здоровую пшеницу, распространилась словно огонь по сухостою.

      Я очень много времени проводил за наблюдениями. До 1980-го года, когда вся эта канитель с пшеницей с шиком была представлена общественности, я и знать не знал о том, что происходило за заборами с колючей проволокой. Я каждый день проходил мимо гигантского леса, что подбирался к городу всё ближе и ближе, и долгими ночами всматривался в яркие точки на горизонте, которые были огнями прожекторов исследовательского центра где-то далеко от меня и моих проблем. Идея с обучением в Институте как-то утихла сама собой, чему несказанно рады были мои родители, да и мозги мои к двадцати пяти годам стали, так сказать, "костенеть" и всё хуже впитывать новые знания. Может быть, отец действительно был прав, когда говорил, что учёные придут к какому-нибудь решению сами собой, что они действительно знают больше и делают как лучше. Но… Такое раннее знакомство с чудным миром науки посеяло в моём сердце сомнение и сокровенное желание. Я ведь тоже мог быть причастным к спасению людей.

      Жизнь вблизи лабораторий и исследовательских центров в какой-то момент решила за меня, чем мне заниматься в дальнейшем и какую профессию выбрать. Я стал усиленно заниматься, облазил все библиотеки и даже наведался в Мейсон-сити, где и располагался Институт. Позабывшие о тревогах родные с опаской восприняли моё решение стать генетиком, потому как знали, что мои усилия будут направлены туда, откуда и пришла беда – на изучение «пшеничного леса». Они отговаривали меня, клялись, что запрут дома и не выпустят из него, отец самолично запретил мне даже приближаться к Институту Биологии и Естествознания, который курировал многие испытания Академии агрокультур, в которой и родилась пшеница. «Тебе нечего там делать. Учёные сами знают, как бороться с этой проблемой, нет оснований полагать, что всё вышло из под контроля! Никакой опасности нет!».

      К моменту, когда проблемы леса стали настолько очевидными и пугающими, что даже редкие новостные издания стали трубить об этом вовсю, я проходил курсы при Институте, с головой погрузившись в новые, до того незнакомые для меня глубины анатомии, химии, цитологии и других сложных названий. Среди бывших детей я смотрелся как беспросветно старый и древний дед, но даже для тридцати лет лет я выглядел свежо и опрятно, а тяжёлая работа на фабрике рядом с отцом закалила моё тело и позволила поднабрать неплохую форму.

      Авария на заводе случилась через три дня после того, как я тайком уехал в Мейсон-сити подавать документы. Наверняка, в тот момент они проклинали тот день, когда груда книг из шкафа попала в мои трясущиеся от предвкушения руки.

      Сам город Мейсон-сити располагался в пятидесяти километрах севернее Лодермейна и почти вплотную прилегал к «пшеничному лесу». Академия агрокультур находилась в самой глубине