Живая вода. Юлия Лавряшина

не испугает меня. И когда я буду застрахована от нее скорым бесчувствием, мне хотелось бы вспомнить…

      Что в первую очередь? Зеленые хризантемы? Твой взгляд ребенка, который искренне верит, что его не обидят, и все-таки чуточку просит об этом? Или припухлость родинки на щеке? Или голос, который произносит совсем тихо: «Котька ты моя…»? Для того, чтобы выбрать одно, нужно поступиться всем остальным. Это невозможно. Ты не делишься на части. И потому я отдаю тебя целиком.

      Прости, любимый. Я знаю, что ни ко мне, ни к тебе воспоминания уже не вернутся. Сегодня мы забудем, как встретились на аллее, где росли вязы и откуда-то взявшийся тоненький дубок. Он был такой трогательный, такой одинокий среди сибирских деревьев, которым он был чужим, что невозможно было не остановиться. Я засмотрелась на него, а ты с приятелями проходил мимо и вдруг сказал: «Господи, какая обалденная девчонка!»

      Это была смешная и неуклюжая фраза, но именно эта ее угловатость и заставила меня поверить, что это восторг без прикрас. Тебе некогда было подыскивать слова поизящнее, ведь тебя переполнило. И перелилось в меня – юную медичку, посмеивающуюся надо всякими «любовями».

      Мы тоже смеялись, и много, но только не над этим. А над чем – я уже и не помню. Сегодня мы забудем и сам смех. Но и слезы забудем тоже, вот ради чего я это делаю, хоть и не могу объяснить тебе этого. Жаль только, что нам не удастся вспомнить и то, как ты впервые нарядился Зайцем, а я – Кенгуру. И мы, давясь смехом, выпрыгнули из кафе на улицу и принялись кричать, точно заправские зазывалы. А от нас шарахались или спрашивали, не проводим ли мы беспроигрышную лотерею.

      Мы и вправду верили, что проводим, только никого не приглашали в ней участвовать. Как только ты позволил присоединиться постороннему, мы оба проиграли. Может, в чем-то выиграла она. Но мы с тобой проиграли нашу жизнь.

      Оказывается, это так просто. Смертельная игра в рулетку могла быть рождена только русскими, потому что у нас все – всерьез. Жизнь – смерть. Мы проиграли, Арни, мы проиграли, еще только размечтавшись, как однажды сорвем весь банк. И кто знает, вдруг это произошло бы, ведь игра была замечательной…

      Получается, правы были все те, кто не верил, что мы способны любить друг друга, «пока смерть не разлучит нас». Это злое карканье преследовало нас с того момента, как мы вместе вышли с аллеи. Казалось, за нами гонится целая стая черных ворон. Я ничего не желала слушать. Ни о каких лейтенантах, по словам отца, уезжающих служить за границу, ни о каких вдовствующих подполковниках из Московского штаба. Отец кричал мне, тыча пальцем в свои погоны: «Это у него есть? Что у него вообще есть?»

      Я отвечала достаточно двусмысленно: «Кое-что есть», чем приводила отца в ярость. Он продолжал кричать, словно понимал, что я оглохла от своей любви: «Этот сопляк даже в армии не служил! Что это за мужик вообще?!» Я не любила с ним ссориться, но тоже кричала в ответ… Нужно же было защитить то, непонятное другим, бездоказательное, что мы с тобой успели вырастить к тому времени. Мне оно казалось бессмертным, хоть я никогда не носила розовых очков…

      Зачем, Арни, зачем?!