Живая вода. Юлия Лавряшина

стыдно: точно ребенка провела. Все же она вынудила себя кивнуть.

      Едва не опрокинув стул, Арни крикнул:

      – Сейчас! – и вдруг остановился: – Катя, а ты…

      – Я дождусь тебя, – заверила Катя и почувствовала облегчение оттого, что наконец говорит правду.

      Арсений смущенно улыбнулся, будто она пообещала ему гораздо большее, и в этой улыбке было столько его самого, того Арни, которого Катя любила, что ее впервые осенило: «А может, надо было попросить стереть из моей памяти только один день? Тот самый… А остальные не трогать».

      Когда он исчез, она встала, чувствуя, как сердце проваливается в пустоту, что случалось все чаще. За десять лет, не связанных с медициной, Катя успела забыть кардиологию и даже не была уверена: тахикардия у нее или что-то другое.

      Сцепив дрожащие руки, она громко сказала, ей показалось – просто прокричала:

      – Я хотела вас попросить… Всех вас. Мы с Арни договорились сегодня проститься по-настоящему.

      Никто не произнес ни слова, только Рема тихонько простонала сквозь ладонь, прижатую ко рту:

      – Ох, Катя, зачем?

      Заставив себя пропустить этот вопрос, который впору было задавать самой, Катя продолжила тем же дикторским тоном:

      – Мы хотим попробовать начать жить так, будто нас и не было. То есть, – она сбилась, почувствовав, что запуталась, – друг у друга не было. Как будто мы никогда не встречались. Не были женаты… Ведь такое могло быть?

      – Как ролевая игра? – с живостью спросила Наташа.

      – Да! Что-то вроде этого. И я прошу вас… Мы оба вас просим, – прибегла Катя к хитрости. – С завтрашнего дня не говорите с Арсением обо мне. Ничего не спрашивайте, не вспоминайте. Пусть он начнет жизнь заново.

      – Хочешь сказать, что он тоже на это согласен? – Взгляд у Славы стал тяжелым. – Что-то не верится.

      – Во что не верится? – стараясь не раздражаться, спросила Катя. – В то, как он устал от этой тоски? Он же цепляется за любой повод порадоваться. Это же Арни!

      Не замечая, что нервными движениями собирает волосы, хотя заколоть их было нечем, Катя бросала слово за словом:

      – Он сейчас говорил о наших мечтах. Но ничего из этого не сбылось. И не сбудется. Нужно попытаться обрести мир… другой. Что в этом плохого? Разве лучше в петлю?

      – Лучше бы тебе вернуться, – неуверенно заговорила Рема, но Катя звонко выкрикнула:

      – Нет!

      Все сразу притихли. Только Наташа смотрела на нее, и глаза ее были спокойны, словно она поняла, что задумала Катя. Только под ее взглядом Катя ощутила, с каким детским вызовом вытянула шею, ставшую неестественно длинной, как древко знамени, провозгласившего независимость.

      – Ладно, – проронила Рема и медленно поднялась из-за стола. – Будь по-вашему… Может, оно и к лучшему.

      У Кати тоскливо заныло сердце. Она смотрела, как, приподняв плечи, Рема уходит из зала, по-стариковски подтаскивая ноги, и думала о том, что изо всех людей на свете ей меньше всего хотелось бы обидеть эту женщину.

      – Свету предупредите, – попросила Катя погромче,