Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады. Елена Ядренцева

день не твой – украденный у кого-то, кто счастливый, кто никогда не выбил бы дурацкое стекло, кто носит яркое.

      – Ну не жёлтое же носить, – сказала вслух, – чёрное круче.

      – А я думал, ты под вампира одеваешься. Нет?

      Карина промолчала. Прилично ли при хозяине замка – хозяине луга – ковырять в зубах?

      – Тогда помада нужна голубая или рыжая. Что-то в противовес.

      – Гюрза только красную сотворил.

      – А, это его любимая. Что сказать – всем нам есть куда расти.

      Они валялись на траве, как будто день был первым днём каникул – и единственным.

      – Вы сказали… Я вас подслушала с Алисой, и вы сказали, что я вас возненавижу.

      – Да кто его знает, как оно там повернётся.

      Как это кто знает, если вы и должны знать? Карина взглянула на Ференца – он валялся на траве, заложив руки за голову, – и в первый раз поняла: он не ответит. Потом она научится это предчувствовать, ещё не завершив вопроса – скрытого или явного.

      По небу, над лесом, летела белая птица – ну такая белая, что солнце отражалось от перьев, слепило глаза.

      – Ты подумай, – пробормотал Ференц и приподнялся на локтях, – нет, ты подумай. Как я коршунов убрать – так это обязательно, а сами…

      – Что?..

      – Фу, жирная избалованная птица. Лети сюда! Получишь кукурузы, если мы её ещё не съели.

      Жирная птица к ним и правда снизошла и оказалась голубем – самым белым, какого Карина в жизни видела. Потянулась погладить – тот распушил хвост, заурчал. Или у голубей это как-то иначе называется?

      – Вон на хвосте пятно, ну ничего не могут сделать хорошо. Должен быть чистый белый, а у них что?

      Сказал – и бросил голубю горсть зёрнышек. То есть натурально зерён, жёлто-золотых, как на картинке в букваре. Пшеница. Колос.

      – И вы считаете, что вот это всё не круто? Любая еда?

      – Я считаю, что светлые нарушают договор. Или ты сам улетел, жертва перекорма? Или ты нёс письмо и потерял его?

      Голубь вышагивал, тянул шею, соглашался.

* * *

      Только из-за всего этого – из-за голубя, который оказался очень лёгким, из-за мёда, из-за реки, из-за черешни – она почему-то тоже была жёлтой, и Карина плевалась косточками, и Ференц тоже, а потом Ференц приманил их, косточек, целую стайку, и те выстроились в воздухе в спираль, в звезду с хвостом, потом вспыхнули пеплом и исчезли; так вот – только лишь из-за ощущения, что она всю ночь болтала с Катькой где-то на подоконнике за шторой или они отдраили класс и теперь можно валяться на партах, свесив руки, пока кто-нибудь не придёт и не разгонит, – только из-за этой лёгкости она не распознала засаду сразу, когда увидела Гюрзу в своей же комнате.

      То есть за ужином она его, вероятно, видела тоже, но не запомнила – куда-то плюхнулась от Ференца в отдалении, набрала тёплых овощей из общего котла, какая разница, если тот луг существовал. Но вот когда Гюрза поднялся ей навстречу с её же кровати – она не сразу шагнула назад. Встряла крошечная пауза. По уму, отшатнуться бы, захлопнуть дверь и ночевать в подвале или в душевой. Не можешь ударить – беги. Но Карина замешкалась, и Гюрза успел