Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады. Елена Ядренцева

– так, тебе для сведения.

      – А вы мне руку лечите.

      – А чем твоя рука ему бы помогла? И твой ошейник мне зачем? Вот если ты стекло поможешь обточить – ещё куда ни шло, а так – смотри на цветы.

      – Чтобы плакать и позор?

      – Позор – твои учителя. Вот кто внушил, что от помощи нужно шарахаться, те и позор.

      – Нормальные они там. Вы бы сами с нами…

      – У меня в подчинении драконы, и русалки, и взрослые призраки, и минотавры, например. Почему-то ни на кого из них я не срываюсь.

      – Да вы бы видели…

      – Смотри, вон там ещё цикорий есть.

      Глава 10

      От запахов кружилась голова – от запахов, от исцеления руки, от Ференца, который снова говорил «бедная девочка», от сот, которые он сотворил. Тупо из воздуха!

      – А вы научите?

      – Не всем это дано.

      – Что, вы считаете, я отсталая?

      – Только ты таковой себя считаешь.

      – Ещё Гюрза!

      – Гюрза пока к тебе присматривается, а если напускает важный вид, так ты ведь тоже, просто на свой лад.

      – А как понять, могу я делать штуки или нет?

      – Делать штуки… Время покажет, подожди пока немного.

      – Это я в вашем замке буду самой скучной?

      – М-м-м, – сказал Ференц, потому что жевал воск, – м-м-м, только не скучной. Да ты попробуй, до реки дойдём – умоешься.

      Соты текли – вкуснее мармелада, слаще долгого утреннего сна, слаще каникул. Мёд искрился на солнце. Ференц отломил кусок сот и кусок хлеба – мягкого, пухового – и протянул Карине.

      – Что, мёда никогда не видела?

      Тот, который Карина ела в интернате, напоминал усталый мокрый сахар или, наоборот, подсолнечное масло: или слишком густой, или какой-то уж совсем бесстыдно жидкий. Здесь мёд как будто сам по себе порождал лето.

      – Кусаешь соты. До реки дойдём – умоешься.

      – Вы всегда по два раза повторяете?

      – Привычка.

      Он растянулся на траве, и ни один дурацкий муравей не заполз ему под рубашку; даже шмели не трогали их соты, их мёд. Вот бы Катьку сюда. Вот бы их всех.

      – Я к вам чего шла.

      – А?

      – Я хотела навестить. Вы говорили: сможешь навестить, когда захочешь.

      – Да, а ещё я должен тебе пудинг, Гюрза обмолвился. Когда захочешь, но не на следующий же день. Дорога ещё не просохла, погоди немного.

      – А вы научите меня сотворять соты?

      Какая дорога?.. Почему она просохла? Почему за историю с Семёном и стеклом ей не вломили, а вот – дарят мёд и клевер? Иногда проще ничего не выяснять, а спрашивать о текущем, о заметном; пусть остальное остаётся на обочине, остаётся у берегов, ну а саму Карину понесёт река – дальше и дальше, всё страннее и страннее.

      Что он сейчас скажет? Что соты сотворять умеет только он? Что классные вещи вообще умеют делать только он и его сын, а остальные им за это подчиняются? За помаду. В интернате он стал бы королём всего – за помаду и за футбольные мячи…

      – Да это скучно, – сказал Ференц, – было бы чему учить.

      – Скучно?..

      Он что, дурак? Скучно сотворять шмотки,