Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады. Елена Ядренцева

чёрные на зелёных стенах. Хочешь нарисовать сердечко, но ведь нечем.

      – Отец! – Гюрза вскочил. – Вот зачем ты её допрашиваешь?

      – А кого, – спросил Ференц, – тебя, что ли?

      Или как будто вызвали к доске, не помнишь ни отрывочка, а все вдруг замерли, как кролики, и уставились на тебя пустыми глазами. Потом-то перестали вызывать, как раз когда ей стало всё равно, но вот сначала…

      – Ну и зачем ты стала его выгораживать?

      И ведь она же отнимала его время, время Ференца, – в этот самый миг крала, когда стояла, специально наклонив голову, не глядя в глаза, уперев взгляд в ковёр, как будто была циркулем. Дура. Шмыгнула носом.

      – Отец, не…

      В интернате пахнет лежалой сыростью, топкой овсянкой, запрещёнными духами. Там бы она была на своём месте. Там, по крайней мере, всем всё равно, кто кого погружает в сон.

      Так увлеклась тем, что она теперь как циркуль – смотреть под ноги Ференцу, не на него, на туфли только, или что это – тапки? – кошмар какой-то: главный в замке, а носит тапки-туфли с острыми носами, – так увлеклась этими тапками, что, когда прозвучал хлопок, сперва решила: это муху. Это муху кто-то шлёпнул.

      – Ещё раз ты такое обо мне подумаешь, – сказал Ференц, а Гюрза почему-то не отшатывался, а, наоборот, поймал его руку, прижал к щеке.

      Линия циркуля была нарушена – теперь между Кариной и Ференцем вклинился Гюрза. Сыростью и овсянкой больше не пахло – только мёдом и немного водорослями.

      – Отец, – откликнулся Гюрза вполголоса, – отец, ты под игрой сейчас. Нельзя же при чужих.

      – Да какая она чужая, вон как за тебя вступается. Начал игру кто?

      – Я, – влезла Карина. – Я его – как бы сказать? – на слабо взяла, вот.

      – Да не было там никакого «на слабо», – отмахнулся Ференц, – можно так не стараться. И речь не о том.

      – Я попытался её в сон погрузить, – объяснил Гюрза, – то есть попытался напугать, но соскользнул в игру.

      – Да что такое эта игра ваша?!

      – Игра, – сказал Ференц, – игра диктует поведение. Если он сын злодея, он и ведёт себя как сын злодея. Вон, людей усыпляет.

      – Так он же из благородных побуждений.

      – Из благородных он бы сделал новое стекло.

      – Так я и сделал, – оживился Гюрза. – Сразу, ещё до ужина. Но эта там сидела такая довольная…

      – Ни шага больше, – сказал Ференц и наконец отвёл свою ладонь от лица Гюрзы, – ни шажочка к игре не делай сам, ясно тебе?

      – А то стану как ты?

      – А то станешь как я.

      Карина хотела сказать: в смысле, станет как Ференц? Что плохого, разве не все нормальные парни хотят быть как отцы, ну, если бы у них были отцы, – но Ференц вышел так же стремительно, как и появился, а Гюрза снова опустился на кровать – на её же кровать! – только на этот раз закрыл лицо руками.

      – Ну эй, – сказала Карина, – я тут, вообще-то, спать ложусь, ничего?

      – Да никуда ты не ложишься. Никуда ты… Зачем ты это всё устроила? Я что, просил меня защищать? Какое «на слабо»?

      – Да потому что люди правда так играют! Вы все тут со своими тайнами…

      – Мы со своими тайнами тут что?

      – Жизни