Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады. Елена Ядренцева

сказали, что я несчастная, а я нормальная.

      Ференц покачал головой. Воздух подрагивал – и от жужжания шмелей, и от жары, и от запахов – медового, и травяного, и полынного. Клевер тут рос и розовый, и белый, целые поля. Карина села за пару шагов от Ференца.

      – Клевер, вообще-то, сладкий, знаете?

      – Ну разумеется! – Он сорвал розовый цветок и положил в рот.

      Шмели жужжали. Кто-то трещал в ивовых кустах рядом – то ли сверчок, то ли трясогузка. Не то чтобы Карина знала хоть одну птицу не из городского парка.

      Ференц молчал, жевал. Рука болела, но не сильно. Всё-таки выгонят? Обратно или дальше? Как она объяснит, где проболталась сутки, и где её платье, и почему она в таком…

      – Скажи, – попросил Ференц, пока по тыльной стороне его ладони медленно полз шмель, – скажи-ка. Ты дерёшься, чтобы что?

      – Я не дралась с ним!

      – Да, мы уже выяснили. Ты обижаешь младших, чтобы что?

      – Я не…

      – Что? Не обидела?

      Нет уж, тут Ференц был прав. Тот же Антон, если б Карина попыталась отобрать его, например, мяч, заорал бы: «Ну ты дура, что ли!» – а если бы мяч пропал, то ещё и врезал бы. Ну, может быть, врезал, если бы снова позабыл, что Карина девчонка. То есть даже Антон обиделся бы, а уж этот плакса…

      Она сняла ошейник, кинула Ференцу на колени:

      – Забирайте.

      Ференц покрутил ошейник в руках – растянул, отпустил, подёргал за шипы.

      – Это Гюрза тебе сделал?

      – Ну а кто ещё?

      – Надо же, какой молодец. Я-то, признаться… Да, а зачем ты мне его кинула? Похвастаться?

      Он дурак или издевается?

      – Вы сказали, что никто ничего не заберёт, но так не может быть, потому что я вас расстроила или разозлила, и это значит…

      – А почему расстроила?

      – Потому что обидела вашего плаксу.

      – Кого, не слышу?

      – Вашего любимца.

      – Мне показалось, ты сперва сказала «плаксу». Забирай. Никто не будет отнимать твои сокровища, даже если ты вдруг отобрала чьи-то чужие. Это не так делается.

      – Вы меня вышвырнете?

      – Уже вышвырнул, смотри. Сидишь и смотришь на цветы.

      – Так не бывает.

      – Смотри-ка: клевер, лютики, кипрей… Кого же из них не бывает? Или нас с тобой?

      Клевер и лютики. Она вскочила и пнула розовый клевер, и белый тоже, не просто наступила, а вбила в землю, растрепала и втоптала, размазала в кашицу, и руку жгло ещё – потому что нельзя карать цветами! Ференц мог в комнате запереть, мог отнять вещи, лишить обеда, смену длинную назначить – а он привёл смотреть цветочки! Как так можно?..

      Глаза жгло, и горло будто бы пытались натереть на тёрке.

      – Ненавижу вас.

      – Что-то ты быстро перешла к этому выводу. Прибереги до финала. Дай руку, пожалуйста.

      – Отстаньте от моей руки! И я нормальная, я вам не эти все, и я не буду!

      Чего она не будет, не успела сказать, потому что глаза намокли, вот же гадость, да никогда они не мокли, даже когда она ещё не была сама по себе сила, даже когда втолкнули в мужской туалет, даже когда…

      Ференц