Иное мне неведомо. Элиса Леви

у тебя уже всё есть?» – спросила я его. И тут, словно тьма послужила распахнутым окном, ветер ударил мне в лицо и, обратите внимание, стало жарко, как в апреле. Ветер ещё сильнее раздул пожар в моём животе. Понимаете, мне известно, что, если бы исчезнувшие люди решили вернуться из леса, они подошли бы ко мне и сказали: «Успокойся, Лея, тебе не будет больно». Потому что эта фраза всегда предшествует боли и печали. Словно врач, который произносит её тебе, но боль никогда не забывается. Или вроде конца света, который, если бы он заговорил, мог бы объявить нам: «Не волнуйтесь, вам не будет больно», но нам всё-таки станет больно. А если кто-то и вернётся из леса, то лишь чтобы принести с собой боль. Марихуана, которую я курила в тот вечер, начала вызывать у меня воспоминания о детстве с моей сестрой. Я перестала замечать лес перед собой и увидела себя маленькой девочкой, а мою мать – лечащей зубную инфекцию у Норы, и я представила себе распростёртое тело сестры. Держать её на руках – всё равно что держать мёртвого телёнка. Нора пускала красноватую слюну по подбородку и всё смотрела и смотрела на меня, ведь она постоянно глазеет на меня. Моя сестра никогда не перестанет это делать.

      Между мной и сеньором воцаряется тишина, потому что мне на секунду нужно перевести дыхание. А он хорошо переносит молчание. Вы мне нравитесь, говорю я ему и продолжаю.

      И тогда подошёл Марко, крепко схватил меня за руку и тоже спросил: «Что с тобой?» Я высвободила руку – не хотела, чтобы он прикасался ко мне. Потому что Марко слишком силён, и я не желала, чтобы он меня трогал. «Что с тобой, что с тобой?» – повторял он. И мы с ним пришли вот сюда, чтобы посидеть на краю чащи, как сейчас с вами. «Причина в том, что ты редко плачешь», – сказал Марко. «Да-да-да, конечно, те, кто мало плачет, становятся злыми», – продолжил он. А я рассмеялась, потому что он и есть злюка, у него дурной характер. Это он иногда пугает меня, плохо обращается и с нами, и с животными, и со своими землями, а когда сильно напьётся, возвращается домой и мочится вокруг кровати, на которой спят его родители.

      Сеньор смеётся. Да-да-да, так и есть, а мать упрекает Марко: «И это несчастье породила на свет я!» Сеньор смеётся, и я вместе с ним.

      А Марко такой, потому что он тоже не хочет здесь оставаться, но не осознаёт этого: он бросил школу намного раньше меня, и вообще ничего не знает. А то немногое, что умеет, ему не пригодится больше нигде. Он умеет только возделывать землю, потому что отец забрал его из школы, когда ему было тринадцать лет. Не поглядывайте на меня так осуждающе, я знаю, что этого делать нельзя, но никто ведь не узнает. Если это край света, то здесь заканчиваются пути-дороги. Никто не появляется, чтобы удостовериться, приходят или уходят их дети. Так вот, продолжу: теперь Марко умеет лишь пахать, собирать урожай и пасти чужих коров. И он мне ещё заявляет, что я недостаточно плачу! «А тебе откуда это известно?» – захотела я его спросить и высказала ему это, добавив, что плач всегда должен быть на виду у других. А Каталина обычно плачет, чтобы поделиться тем, что у неё накипело