Иное мне неведомо. Элиса Леви

мне и тихо усмехнулся, а я рассмеялась так громко, что заразила Марко, и, если бы вы были там, вы бы тоже засмеялись. Я открыла маркер и сделала надпись на белом фасаде.

      Почуяв запах – гавкай

      В день приезда посторонней семьи была моя очередь заботиться о Норе. Я это делала, когда мой отец работал у Долорес. Мне не нравилось, что он на них трудится, потому что мой отец не умел постоять за себя, а эта семейка скверно к нему относилась. Я приводила ему пословицу: «Для каждой свиньи найдётся свой мясник», поскольку знаю, что жизнь плюнет этим людям в лицо – когда-нибудь с ними случится что-то плохое. «Папа, тебе мало платят, за такие деньги ты должен работать не больше получаса в день», – говорила я ему. Однако отец, не любивший ссориться, отвечал: «Нет, дочка, я работаю там, чтобы они когда-нибудь подарили мне грушевые деревья, а может, даже удастся выторговать немного их земли». Мой отец разбирался в яблонях, садах и животных, но был неразговорчив и ничего не смыслил в бизнесе.

      Марко тоже на них работает, и пока мой отец занимался плодовыми деревьями, он ухаживал за домашним скотом. Причем Марко получает много денег у семейства Долорес, ведь он «толстокожий». И у него ничего не болит. И если ему надо пасти скот в три часа ночи, он это делает, а если корова завязнет в грязи, то ему не понадобится помощь, чтобы вытащить ее оттуда. Марко тратит свои деньги неизвестно на что. Иногда он давал немного моему отцу, потому что я давно нравлюсь Марко. В любви он, видимо, вообще ничего не соображает, зато знает о наших нуждах. Когда мне становилось известно, что Марко дал денег моему отцу, я относила к его двери остатки продуктов из нашей лавки, потому что они ему нравятся, и к тому же иначе я не смогла бы его отблагодарить. Но всё равно мой отец огорчал меня, как иногда огорчает и мать, поскольку теперь она не справляется с весом моей сестры. Вот почему, когда отец работал в саду семейства Долорес, я оставалась с Норой, а мама немного отдыхала. Мать об этом не догадывается, но мне известно, что она поёт в одиночестве в лавке.

      Когда Нора гадит под себя, она тихо урчит. А так как я не чувствую запахов, то определяю по этому звуку, что она обделалась. Иногда её трудно уложить, потому что руки Норы постоянно в движении, словно она хочет напомнить мне, что у неё нет ни памяти, ни понимания, и даже если она ни на минуту не останавливается, всё равно она ничего не сознает. Когда я укладываю её, чтобы вымыть, она не понимает происходящее, и когда усаживаю, чтобы накормить, – тоже. Моя сестра ничего не понимает в жизни и никогда не поймёт. Впрочем, надеюсь, что, когда я рядом с ней, она соображает немного лучше, поэтому с её весом я пока справляюсь и всё еще выдерживаю её взгляд. А мои родители, напротив, устали и теперь не способны на это, однако Нора наблюдает за ними с момента восхода солнца до заката, ибо она умеет только глазеть и испражняться, а ест лишь тогда, когда положишь ей пищу в рот. Они уже и не знают, как им быть со своей усталостью. Когда я укладываю Нору, глажу её по лицу и протягиваю к ней руки, чтобы она