Иное мне неведомо. Элиса Леви

добавить: чтоб у тебя глаза пересохли, но я ничего не сказала. Я редко бываю жестокой. Серьёзно, можете поверить, во мне мало жестокости. Однако кое-что я всё-таки унаследовала от здешней местности, что иногда вынуждает меня быть такой. Потому что люди в маленьких посёлках становятся злыми, способными на всё, могут даже снимать шкуру с кроликов и привыкнуть к такому занятию, а это прилипает, как грипп, ибо вызвано усталостью, изолированностью и обитанием всего на нескольких улицах. В тот момент мне хотелось быть жестокой с Каталиной, поскольку я не выносила её плача, не говоря уже о таком абсурде, как конец света. Я могла бы пойти дальше, разозлиться и сказать: «Хромоножка, вон из бара, ступай поплачь в лесу, может, там и заблудишься». Или, к примеру, так: «Даже цыплята, которых ты выхаживаешь, не любят тебя». Ведь Каталину очень мало кто любит, но ей это неизвестно, и она вообще не знает любви. Или я могла бы сказать ей, что её нога напоминает мне шершавую коровью задницу, но я этого не сделала, потому что тогда нам пришлось бы провести весь вечер, вычерпывая воду из глаз Каталины. Однако я действительно проявила немного жестокости, и мне это прекрасно подошло. «Если ты веришь в наступление конца света, то, я надеюсь, ты не явишься ко мне домой, чтобы отпраздновать то, что всё ещё жива, потому что я не открою тебе дверь, хромоножка». Мои расширенные зрачки служили мне оправданием, но Хавьер, оставивший стойку бара без присмотра, подошёл к нам и сказал: «Не обращай на неё внимания, Каталина», а затем схватил меня за руку и спросил: «Что с тобой происходит?»

      Сеньор смотрит на меня, и на этот раз его взгляд серьёзен. Не смотрите на меня так, не смотрите, говорю я ему и продолжаю гнуть свою линию.

      Обратите внимание: когда я родилась, моя мать уже была мамой трёхлетней Норы. А трехлетняя Нора и нынешняя отличаются лишь тем, что зубы у моей сестры уже не молочные. Когда появилась на свет я, наша мать знала многое, но только не о детях, подобных резвым оленятам, ибо она и моя сестра познали жестокость жизни, а повреждённый мозг Норы не позволял чему-нибудь радоваться. Хавьер и Нора родились в один и тот же день в одном и том же году, и соседи по очереди приходили взглянуть то на одного ребёнка, то на другого. В деревне, где так мало детей, когда появляются сразу двое, понимаешь, что это более крупное событие, нежели августовские праздники. Говорят, посещения обоих домов были похожи на поездки с берега моря в лес, – войдя в наш дом и увидев на руках родителей Нору, взгляд которой ничего не выражает, соседи мысленно переносились в лес: будто сквозь её личико они могли разглядеть преисподнюю чащоб. И ещё утверждают, что Хавьер напоминал сильного и бойкого телёнка, который хватался за сосок своей матери, словно уже знал о голоде, даже не испытав его, и был похож на радостно плещущееся море. Счастье в доме Хавьера было совсем не таким, как у нас, когда у моих родителей появился ребёнок, и это тяготило мать Хавьера. Заботясь о своём сыне, она помогала моим родителям выхаживать Нору, а в благодарность моя мать оставляла