Жаворонок Ёся. Иосиф Антонович Циммерманн

стоявшие вокруг, стали бросать сверху цветы, которые рассыпались яркими пятнами на темной крышке гроба, и горстки земли, что с глухим стуком осыпались внутрь.

      Для Ёси все происходящее стало невыносимым. Он смотрел, как грубая сырая земля начала медленно скрывать гроб, и что-то внутри него словно сломалось. С невнятным возгласом он вырвался из толпы, бросился к могиле и спрыгнул вниз, упав прямо на крышку гроба. Его руки обхватили крышку, словно он пытался защитить маму от падающей сверху земли.

      Толпа застыла в ужасе. Даже плач женщин на мгновение утих, а затем разразился еще сильнее. Рыдания детей, уже осиротевших, стали почти криком. Люди замерли, не зная, что делать, пока несколько мужчин, переглянувшись, не начали вытаскивать мальчика из могилы. Это прощание было слишком болезненным для всех, но больше всего для маленького Ёси, который не мог смириться с тем, что это – конец.

      Он задержался на кладбище дольше всех. В голове звучал неустанный внутренний голос, взывал к умершим родителям:

      – Почему? Что будет дальше? Как нам одним жить?

      Ответа, конечно, он не услышал. Только холодный ветер шевелил остатки травы у его ног, да редкие птицы в лесопосадке поднимались с криком.

      Под вечер, изрядно замерзнув, Ёся наконец поднялся с сырой маминой могилы. Он медленно отряхнул с колен налипшую глину, будто стараясь не просто избавиться от грязи, но и от той тяжести, что придавливала его сердце. Затем, ссутулившись, побрел в сторону поселка.

      Его путь лежал вдоль густой лесопосадки. На ее фоне ветер казался громче, а небо – бесконечно серым. Добравшись до привычного просвета, который аккемирчане использовали как проход к кладбищу или к ближайшему шоссе, Ёся пересек его. Железнодорожные пути были пусты, и мальчик перешел их без спешки. Задержавшись на пустом перроне станции Аккемир, он огляделся, будто ища хоть что-то знакомое, но станция казалась неживой.

      Не зная, зачем, он вошел в здание вокзала. Зал ожидания оказался пустым, как и все вокруг. Только скамейки, потерявшие свой блеск от времени, стояли вдоль стен, глядя на окна. Внутри было тихо, и лишь круглая высокая печь в углу еще немного дышала теплом. Ёся подошел к ней и прижался всем телом, стараясь согреться. Металл был чуть теплым, и это принесло ему слабое утешение, будто кто-то, пусть и незнакомый, обнял его.

      В привокзальном круглом саду тоже не было ни души. Фонтан в центре не работал – апрель был слишком ранним месяцем для воды. Мальчик остановился напротив него, глядя на неподвижные каменные чаши. Тут он вспомнил сон прошлой ночи: как мама смеялась, раскачиваясь на качелях, а он бегал вокруг и кричал, чтобы она взяла его с собой.

      – Мама… – вырвалось у него тихим, едва слышным голосом.

      Он закрыл глаза, пытаясь представить ее снова, как в сне – счастливую, легкую, свободную. Но тишина вокруг лишь подчеркивала ее отсутствие.

      Вечер густел, и ветер становился холоднее. Ёся сидел на деревянной лавке у фонтана, не замечая, как закрадывалась темнота. Ему казалось, что он один в этом большом, пустом мире, где больше нет ни мамы, ни тех качелей,