Если ты смеешься… Армейcкая повесть. Сергей Грачев

прохладно-вялая кошечка. У Махнова не было опыта общения с худенькими девицами-щепочками, вспыхивающими от одного прикосновения, поэтому его ждал приятный сюрприз. По мере того, как условности вместе с одеждой покидали Верочку, она становилась жарче, и внезапно для Никиты оказалась настолько возбужденной, что ему пришлось зажимать ладонью её ротик, потому что на страстные стоны могли сбежаться другие учётчицы, что в планы малоопытного и вовсе не без комплексов Махнова не входило.

      После этого памятного вечера Никита стал приглядываться к штабным девчатам более внимательно, и однажды заметил, как прапорщик Кольчужкин ущипнул медсестру пониже спины. Наташа покорно опустила свои синие глазки, покраснела и понуро ушла в свой кабинет. Сломается, понял Махнов. Вот-вот сломается, и никакой Ленин не поможет. И вдруг вспомнил её, ту, в окне, с рядовым Ульяновым.

      А что, собственно, странного? В жизни ей, как и любой другой женщине, предстоит ещё много раз быть послушной и доступной. В конце концов, её дело и её право выбора. И в начале концов, и в конце концов! А сплетни – не деготь на заборе, не смертельно. Подумаешь! Что, собственно, странного и страшного? Да ничего. Они все такие. И мы все такие. Мы – тетрадь в клеточку, мы клеточки, пустые и грубые. Что не впиши в квадратик, всё равно в квадратик. А они, местные, от нас и ждут ЭТОГО, и не справься я с Верочкой в машбюро, она бы в медкабинет пошла. А на меня бы ещё и обиделась!

      IV

      Со слезами на глазах читала Анна мужнино письмо: возможно, на побывку приедет. Это были слезы надежды и сдерживаемой преждевременной радости. Приедет ли? Нестерпимо хотелось второго малыша, и желание это становилось просто изнуряющим.

      – Хорошо бы папа приехал! – громко вздыхал Илюшка. – Мы бы с ним мучились.

      То есть замучает папу играми. Никита снился ей почти каждую ночь, и казалось, к несчастью. Не заболел ли? И в письмах словно чего-то недоговаривает. Может, забывать стал?.. Она и раньше догадывалась, что Ник не совсем прост, не рубаха-парень, и многое, открывающееся теперь в письмах, довольно холодное, эгоистичное даже отталкивало.

      Всё равно, считала Анна, какой бы он ни был, главное – дождаться. И мамка чтоб не пилила: без высшего образования, мол, осталась, а муж после службы обрастет новым обществом, врастет в него – не вытащишь! Не так отесана.

      Чушь, конечно, но… вода камень точит. Устаешь быть одной.

      Илюшка тоже тоскует, раздражительный стал. Приболел даже. Слабенький, думает Анна, в меня.

      Все началось с брюк. Захотелось Илюшке в тридцатиградусную жару надеть свои любимые шерстяные брючки, истерику закатил. Да такую, что сам себя напугал. Потом в кресле сидел бледный, как мел… Собралась с ним на следующий день пойти письмо мужу отправить. Моросило и пришлось набросить плащ, а вот пояс она решила не повязывать.

      – Мам, ты толстая в плаще. Завяжи пояс.

      – Не хочу.

      – Ну, мамочка, завяжи! А то я с тобой никуда не пойду.

      Анне