Если ты смеешься… Армейcкая повесть. Сергей Грачев

го отца была прямо за воротами городского кладбища. Умер отец, можно сказать, скоропостижно, от прободной язвы: потерял сознание в автобусе и через три дня после операции оставил сына сиротой. Хорошо ещё, в больничную палату, где лежал умирающий, накануне допустили. Парня поразили тогда руки лежащего под капельницей отца: восковые пальцы с синюшными ногтями.

      – Как дела? – спросил Никита.

      – Подшиваются, – едва слышно сострил отец.

      – Самочувствие?

      – Исключительное, – отец едва пошевелил кистью руки, отрубая все остальные вопросы. Тут до их слуха и донёсся разговор, который надолго определил отношение Никиты к отечественной медицине. Говорили рядом с неплотно прикрытой дверью палаты:

      – А здесь кто?

      – Махнов, умирающий.

      По серому лицу отца прошло едва заметное движение, и, слегка приоткрыв рот с ровным чистым рядом зубов (никогда не курил) отец спросил:

      – Обо мне, да?

      В ужасе от услышанного, от страха, вырвавшегося в коротком вопросе человека, ещё вчера доводившего всех до колик остротами по поводу сеансов очередного телемага, Никита залепетал нечто идиотское: там, мол, ещё один Махнов, в соседней палате, старик совсем…

      Памятник успел Никита поставить отцу перед армией. А вот цветочницу уже некогда. Да и могила, признаться, не совсем осела, полгода и прошло.

      Никита сидел на скамейке и смотрел на потускневшее от дождя изображение в чёрном мраморе. Скоро выглянет из-за тучи весеннее солнце, и высеченные черты лица посветлеют, неравномерно: вначале прямой нос, затем складки у рта… А пока отец строго смотрит из глубины камня, потемнел от обиды: давно не заходил, сынок.

      Никак не забыть его страх: «Обо мне, да?». На памяти Никиты отец всего лишь раз так испугался. В Ялте плыли к буйку: отец и Никита на надувном круге. «А у меня круг спускает!» «Да?»

      За шутку Никита получил на берегу приличного «леща». Те медсестры, за дверью палаты, видно «лещей» не получают.

      Рядом с оградой лежали два швеллера, приготовленные Никитой для цветочницы. Спрятать бы их пока. При помощи схороненной в кустах бузины лопаты Никита принялся их закапывать. Вскоре он ощутил чье-то присутствие. На скамейке сидел крупный голубь-сизарь с белым перышком на правом крыле. Тот самый, что прилетел и в день установки памятника. Работая, Никита исподтишка наблюдал за птицей. Голубь обошел ограду, потом вошел через открытую дверцу, взобрался на подставу памятника.

      – Что, батя, – спросил Никита, – оцениваешь?

      Отец был дотошным человеком, любил, чтобы работа выполнялась на совесть. На памятнике – ювелирно высеченная берёзка с надломленной большой веткой, под ней —тропинка, уходящая через ельничек на поле до горизонта. Отцу бы понравилось.

      – И покормить тебя нечем.

      Голубь взлетел на ограду, потом устремился в небо.

      – У тебя, батя, просто физическая мёртвость, не духовная. А вот у меня, – Никита вздохнул. – У меня армия впереди.

      Диплом и армия – это для Никиты было чересчур. Военкомату, конечно, низкий поклон за вежливое ожидание того момента, когда вечерник Махнов выйдет из ворот института с корочкой специалиста по приборам точной механики. И в Афганистан на войну не предлагали.

      Главное, чтобы теща помогла, хотя бы до окончания женой Анной медицинского училища. Без профессии никак нельзя. Вот только почему медицина? Как Анна способна общаться с сестрами-хозяйками и акушерками, Никита не понимал. Однажды заглянув в женины тетради, он немного обалдел, столкнувшись с балладой о стрептококках. Сплошные кокки по всему «полю видимости» – так пишут в анализах. Очень содержательные тетради!

      Он старался думать о том, что надо книжных полок докупить, а над кроватью репродукцию повесить. «Гибель Помпеи», например. Квартирка-то неуютная, словно въехать въехали, а мебель не привезли. Есть в ней что-то от общежитской обездоленности. Конечно, когда стены голы, не до претензий по поводу безвкусицы – все строго, как в больничной палате.

      II

      Недолго отдыхал Никита с молодой женой и сынишкой Илюшкой после защиты диплома. Всего неделю покрасовалась перед ним Анна в новом шерстяном джемпере, красном, с вывязанными зубчиками на груди.

      Сидит рядовой Махнов на кирпичах рядом с полуразобранными стенами старого армейского клуба и пишет письмо, подложив под листок плоскую черепицу. Среда, банный день. Выдали ему совершенно новую майку салатового цвета, вручили семь рублей получки. Надо успеть что-нибудь купить в чайной – «чепке», пока их не стибрили.

      Сидит Никита и думает, что бы такое Илюшке написать? Может, рассказать, что в папиной тумбочке, на нижней полке, живёт ма-аленькая собачка, по кличке Дембель, такая кроха, словно горошинка, но тоже продирает глазки по команде «Подъем!» в шесть утра… Наверное она и съела стержни от авторучки, сапожный крем и три почтовых конверта…

      Служить за двести километров от дома – удача; на душе спокойней, даже мысли типа