Если ты смеешься… Армейcкая повесть. Сергей Грачев

Если поначалу она не знала, куда деться от его немигающего бледно-голубого, почти серого взгляда, то теперь решилась, ответила благосклонно, уже без внутренней дрожи. – Без банальностей, пожалуйста.

      Коньяк помог ей преодолеть внутреннюю сжатость, и прошло совсем немного времени – она почувствовала себя совершенно свободной и лишь по скользнувшему вниз взгляду Якова поняла, что халатик все-таки распахнулся.

      Не мог Яков упустить такого случая и ограничить себя одним созерцанием ее нежно-манящих прелестей. Зачем себя обкрадывать? Анна… Что Анна? Не будет она кричать на весь дом…

      Первая армейская осень. Что может быть зануднее! Дождь обрушивал на белесые, с разводами пота пилотки мелкие сухие крупинки града и набухшие от осенней влаги листья. Портянки не просыхали – самое скверное для солдата дело. В субботу утром, по обычаю, личный состав тащил свои постели во двор – просушка и выбивка. Но с ночи зарядил дождь. Ночью вся казарма трудилась на пакгаузе – разгружали палатки. Всё разгрузить до зари не успели и, чтобы не простаивали вагоны, решили закончить в субботу. Вот и прикинули солдатики: пока они будут ишачить на пакгаузе, постель промокнет насквозь – спать не захочешь. А спать надо, хоть с субботы на воскресенье отоспаться.

      – Вынести постели! – разорялся прапорщик Мокашко, обозленный видом солдат, застывших возле своих коек. Один рядовой Штапиков попытался свернуть постель, но Митяй шикнул на него, и тот аж затрясся – дошло.

      – Это приказ командира части! – рявкал Мокашко, постепенно бледнея и угрожающе двигая квадратной челюстью, словно собирался сточить свои зубы для устрашения.

      – Так он же не знал, что дождь будет. Не синоптик, – по-крестьянски рассудил рядовой Мещера. И смутился своим ораторством. Прапорщик подскочил к Мещере.

      – Выноси! Последний раз приказываю! За неподчинение дежурному части – знаешь что! – Мокашко поднёс кулак к глазам строителя Вавилонской башни.

      – Попробуй, – тихо вымолвил Мещера и, словно совсем застыдившись, потупился. Мокашко, не размахиваясь, ткнул кулаком Мещере в губы. Солдат покачнулся и почти автоматически, наклонившись слегка вперед, ответил прапорщику дланью прирожденного землекопа. Только не в губы, а в челюсть.

      – С-сука! – засипел Мокашко, дико оглядываясь и вырывая из кобуры пистолет. Солдаты стояли вокруг молча, не шевелясь. – Выполнять! Шестерых уложу!

      Никита Махнов стоял в трёх шагах от Мещеры, подсчитал: первым – строитель башни, вторым – латыш Ледускрац, третьим – афганец Грицко, четвертым – он, Никита…

      Пистолет поднялся до лба Мещеры, и в казарме вдруг стало темней – такими одинаково серыми стали лица солдат, шагнувших со всех сторон к прапорщику. Сердце застучало у Никиты, а ему хотелось бы, чтобы оно затаилось, стало маленьким, таким же, каким оно делается, наверное,