Если ты смеешься… Армейcкая повесть. Сергей Грачев

когда-то упала плита.

      – Эй, Штапиков! Кто, по-твоему, сильнее: Булгаков или Зощенко? – кричит ему ехидный липчанин, рядовой Турбин, очень умный парень, с высшим гуманитарным образованием.

      – А кто вернее: Брюс или Шварценеггер?

      Что ж, ответ достоин вопроса.

      – А где второй батон?

      – В лужу уронил.

      Известно, что это за лужа такая. Наверняка съел по дороге, диплодок. Иначе бы и грязный хлеб принес. Зато он службу понимает!

      Никита пока не понимал службу, потому что он только учится служить. Первые полгода в армии учишься, вторая половина года – служба, а дальше – подготовка к увольнению в запас. Главное, привыкнуть к мысли, что находишься на положении бессловесного животного, потерявшего гордость, заторможенно-трусливого, как Штапиков. Митяй отхлестал Штапикова пилоткой. Причем бил той стороной, где звездочка.

      Махнов заметил за собой странную особенность: когда на него кричали, он ничего не понимал и делал все наоборот или вежливо переспрашивал – прямо отупение какое-то находит. Или врожденное упрямство? Тяжело представить нормальному человеку, считал Никита, и сугубо гражданскому тяготы армейской службы. Нет, ему не хотелось показаться слабым. Дожить бы вначале до осени: уйдут «дембеля», придут, на беду свою, новые «духи»… Но дни тянутся бесконечно, хоть Никита их не считает. Он даже не знает, какое сегодня число. Он служит в небольшой хозчасти. Говорят, это хорошо – попасть в такую часть. Никита не берется судить. Лучше всего – дома, с Анной и Илюшкой. Только до этого «лучше» – целая вечность.

      За обедом рядовой Ткачук, помрачневший за время, пока в казарме живет командировочный Дзюба, отчитал Штапикова:

      – Ты руки когда-нибудь моешь? Смотреть противно.

      – Да ладно.

      Штапикову плевать на гигиену. Ему грязь в жилу: не заставят пайки тащить для дежуривших в наряде. Рядовой Вовченко – тощий, почти прозрачный украинец с костистым лицом жертвы Освенцима, объявил за столом новость: у Ткачука день рождения. Рядовой Вовченко с Ткачуком друзья – один призыв, оба водители автопогрузчиков.

      За обедом и поздравили. Махнов подарил Мишелю два почтовых конверта, а ребята угостили сахаром. Ткачук засмущался.

      После обеда – свободные пятнадцать минут, можно черкануть письмо домой. Только быстро, потому что необходимо до развода на работы успеть напялить поверх «хэбэ» чёрный комбинезон.

      – Ник, знаешь, что мне прапорщик Кольчужкин предложил? – внезапно доверительно шепнул Мишка. – Говорит, подцепи вилами погрузчика каркас со стеклами. Там лишние, списать надо. Инвентаризация!

      – А ты что?

      – Не знаю. Обещал в увольнение отпустить.

      Кольчужкина солдаты не терпели. В душе старого остроклювого прапора было столько темного и ядовитого, что от него старались держаться подальше. Ясно, чего он добивался от Ткачука. Сбагрить налево стекло, списав его на разгильдяйство