Христианство и современная мысль. Генри Беллоуз

на свое сердце и стремится вдохновить его щедрыми чувствами и бескорыстной любовью. Кто может сомневаться, что эта теология веры должна восторжествовать над теологией страха? Все лучшие мысли, самая глубокая религия, самые благородные стремления века текут в этом направлении. Станет ли наша горстка унитарианских церквей когда-либо великим множеством или нет, я не знаю; но я уверен, что дух, который вдохновил душу Чаннинга, должен вести будущий век и создавать церкви, которые должны быть. Сейчас это не вопрос Единства или Троицы, а нечто гораздо более глубокое и гораздо более важное. Пытаясь урегулировать логические условия божественности и человечности Христа, мы были подняты выше к видению Божественного Отца и Человеческого Братства. Подобно Саулу, сыну Киса, мы пошли искать ослов нашего отца и нашли царство.

      Недавно нам рассказали о Бостонской теологии. Если есть что-то, что заслуживает называться Бостонской теологией, так это эта доктрина мужества и надежды. Ибо ее разделяют все ведущие умы всех протестантских конфессий в этом городе. Какой бы выдающийся человек ни приезжал сюда, неважно, кем он был, когда приехал, вскоре он обнаруживает себя движущимся в этом направлении. Оковы традиций и формальностей спадают с его конечностей, его глаза открываются новому свету; и он также становится счастливым вестником нового и лучшего дня.

      Но еще лучшим словом, если оно требуется для локализации этих идей, было бы «Новая Английская теология». Ибо в каждой части Новой Англии, с самого начала; в каждой из многообразных сект, чьи маленькие шпили и церкви-домики усеивали наши бесплодные и каменистые холмы, никогда не было недостатка в людях этой истинной апостольской преемственности; людях, верящих в истину и смело говорящих ее; верящих, что Бог любит истину больше, чем ложь; что он не желает, чтобы кто-то говорил ложь для его славы или говорил пустые слова в его пользу. При всей нашей узости, нашей фанатичности, нашей противоречивой горечи, нашем преследующем рвении, – которых, Бог знает, у нас было достаточно в Новой Англии, – сердце Новой Англии всегда было свободным, мужественным и рациональным. Да: на всем пути от Моисея Стюарта до Уильяма Эллери Чаннинга, на всем пути от лекционных залов на холмах Андовера до трибуны Теодора Паркера, молча стоящего в Мьюзик-холле, у нас был тот же самый храбрый элемент мужественной теологии. Это была горсть соли, которая спасла Новую Англию. Поэтому со времен первых пуритан, мужчин и женщин, Гарри Вейна, миссис Хатчинсон и Роджера Уильямса, которые отстаивали права человеческой души против тирании священников, через служителей Революции, которые отправились со своим народом в лагерь Вашингтона в Кембридже; вплоть до дней Бичеров, – никогда не было человека на кафедре Новой Англии, который отстаивал справедливость, свободу и гуманность. С наших голых вершин холмов мужчины и женщины Новой Англии смотрели на небо и видели его не всегда и не полностью черным от суеверных облаков, но его бесконечные глубины синевы, вечно