Забери меня, мама. Женя Озёрная

нити и дать себе место для того, чтобы где-то в новом месте зародились другие. Когда время придёт.

      Казалось, это будет так нескоро, но день, которого ждали многие, пришёл быстро. Год за годом, курс за курсом, начало практики было для студентов большим праздником, днём свободы и новизны. В этот день рядом с университетским сквером стоял громадный, чистенький бело-голубой автобус, а рядом с ним на тротуарной плитке лежали, все в кучу, сумки тех, кто собирался ехать в село. Оставались позади мысли о сессии, о городских делах – впереди пролегло полотно дороги, ведущей в село Лисьевка. В рюкзаках лежали диктофоны и записные книжки, чтобы сразу, при первом же контакте с местными, можно было рвануть в бой, на головах пристроились панамки – преподаватели требовали взять их, чтобы не получить солнечный удар.

      На неделю приютила практикантов притихшая на каникулах лисьевская школа. Все разошлись по классам, где устроили себе лежбища из старых физкультурных матов, разложив на них кто постельное бельё, а кто спальники. Вывесили на кухне листок с графиком дежурств по готовке и уборке, договорились вернуться к полднику, чтобы потом ещё и сходить на речку, разделились на тройки и отправились в путь.

      Первые встречи с местными были совсем не такими, как хотелось себе их представлять. Стало мучительно неловко за то, что стучишься кому-то в дом и прерываешь его обыденность такой незнакомый, непонятно зачем сюда приехавший и неизвестно чего ищущий.

      «Мы приехали собирать фольклор», – сказала одна из Аниных напарниц и услышала в ответ: «Собирать что?»

      Быстро стало ясно: чтобы не пугать, нужно говорить проще. Понимаете, мы приехали изучить историю вашего села. Узнать, как вы тут раньше жили. Какие песни пели – пели же песни, да? Кто у вас тут поёт? Или, может быть, даже не поёт, а просто интересно рассказывает, ну там всякое такое, про старину.

      Местные, хмуря брови, думали. Не слушая просьбы, переходили на городской язык, как будто практиканты сегодня с ним не решили попрощаться. Кто-то затем закрывал дверь, а кто-то выходил на скамейку у ворот, чтобы рассказать пару-тройку интересных историй. Кто-то обещал, что вспомнит ещё и обязательно позовёт в гости снова, а кто-то сухо прощался и уходил в дом насовсем. А кто-то сразу приглашал к себе в сенцы, ставил на стол тазик кабачковых оладьев, доставал трёхлитровку компота и не хотел слышать вежливых объяснений о том, что так и лопнуть можно. И вот последние были на вес золота.

      Лопнуть можно было и от их историй. Когда от смеха, а когда от невозможного ранее сочувствия. Уходя каждый вечер домой, то есть в лисьевскую школу, и забирая с собой ведро с огурцами и помидорами для всех, Аня и её напарницы оставляли за плечами частичку себя и знали, что она здесь теперь насовсем.

      Радовались дежурные по готовке, улыбалась, говоря «о, а вы с урожаем», Дуванова. И всё шло своим чередом, так, как было и пять, и десять, и неизвестно сколько лет назад. Менялись только средства связи, одежда, привычные выражения лиц, а суть оставалась той же.

      Вечером кипятились электрические чайники,