Пальто и собака (сборник). Дмитрий Воденников

что моя память не переработала их на свой лад (это я ещё проверю, когда скопирую и покажу часть этого стихотворного текста в конце этой моей заметки). Но то, что у меня вызывает восхищение наша человеческая способность цепляться за бессмысленную красоту и ценить бесполезные с прикладной точки зрения вещи, – в этом я уверен.

      Вот, собственно, о символической красоте и несъедобных венгерских ватрушках я и хочу вести речь.

2.

      У Маркеса в его романе «Сто лет одиночества» ближе к финалу возникает момент, когда дом, в котором живут герои, уничтожают муравьи. Они сжирают перекрытия изнутри, и дом готов рассыпаться, превращаясь в постепенную пустотелую фикцию, в будущую труху, стоящую на пустоте, демонстрируя тем самым мощную, но несложную метафору конца всего сущего, в том числе и самого текста. Никто и ничто не может устоять против времени, и наши жалкие попытки победить смерть любовью изначально обречены на неудачу.

      Мне этот образ съедаемого изнутри дома всегда казался завораживающим, но каким-то чересчур красивым. Слишком кинематографическим.

      Тем удивительней было встретиться с этим преувеличенным голливудом на собственной кухне.

      …Я помню, как я приготовил последнюю пасту в своей жизни. В тот самый раз (ещё не зная, что он последний) я делал её для нас с тобой на двоих, зачем-то купив в большом магазине дорогие итальянские макароны с чернилами каракатицы. Паста в пакете смотрелась очень аккуратной, представляя собой компактные, слегка перекрученные палочки из тёмно-серого теста, и было по-обывательски весело думать, какая она будет на вкус.

      В этом же магазине я купил ещё и специальную засушенную смесь для соуса – в маленьком жёстком целлофановом пакете, перевязанном красной лентой.

      Смесь тоже была безупречной, праздничной и игрушечной, с драгоценными вкраплениями какой-то карминовой сухой буржуазной ерунды, и стоила, как целая банка красной икры.

      – Сегодня будет хороший день, – поскрипывал, пересыпаясь, буржуазный гастрономический гербарий.

      И только дома я увидел на этикетке пасты ручной работы, что варить её надо будет двадцать минут.

      Такого я ещё не встречал.

      Это был какой-то макаронный долгострой.

      Но я тем не менее сделал всё, как было написано.

      И вот тут-то всё и произошло.

      Когда я поставил две тарелки на стол, на этих тарелках лежала и хлюпала сливочным соусом стайка древних чёрных червей. Паста при варке увеличилась втрое, чёрные макаронины набухли и растолстели, и вид у всего этого был апокалипсический.

      Я смотрел на двенадцатисантиметровых жирных аскарид в своей тарелке и понимал, что это знак.

      Что-то вроде хрестоматийного «Где стол был яств, там гроб стоит».

      Почему-то у меня не было сомнений, что это знак. Более того – я знал, что этот знак, наверное, даже съедобен.

      Точнее, даже не так: он, бесспорно, был съедобен и очень вкусен.

      Но я не умею