Пальто и собака (сборник). Дмитрий Воденников

дикий.

      Орфей: – Не узнаю в этом шипе голос своей

      Эвридики.

      Эвридика: – Знай, что пока я из тьмы не вышла, –

      Хуже дракона.

      Прежней я стану когда увижу

      Синь небосклона.

      Прежней я стану – когда задышит

      Грудь – с непривычки больно.

      Кажется, близко, кажется, слышно –

      Ветер и море.

      Голос был задышливый, дикий,

      Шелестела в воздухе борода.

      Орфей: – Жутко мне – вдруг не тебя,

      Эвридика,

      К звёздам выведу, а…

      Он взял – обернулся, сомненьем томим –

      Змеища с мольбою в глазах,

      С бревно толщиною, спешила за ним,

      И он отскочил, объял его страх.

      Из мерзкого брюха

      Тянулись родимые тонкие руки

      Со шрамом родимым – к нему.

      Он робко ногтей розоватых коснулся.

      – Нет, сердце твоё не узнало,

      Меня ты не любишь, –

      С улыбкою горькой змея прошептала.

      Не надо! не надо! –

      И с дымом растаяла в сумерках ада.

      Мне кажется, это стихотворение Елены Шварц как раз об этом.

      Да, именно так: не потеряй мой запах, не забывай его, не оборачивайся. Услышь меня.

      Через все кислые больничные протирки. Через всё отвращение неузнаванья.

      Через всю нашу невозможность защитить другого от клеёнчатого запаха смерти.

      Но в самый ответственный момент – мы всегда оборачиваемся.

      И теряем саму возможность хоть что-либо изменить.

      В этом смысле – мне нравится, как жизнь подсовывает тебе рифмы. Пройдёт лет семь или десять, и то, что раньше было твоим поступком, аукнется чужим. То, что было твоим наваждением, станет чужой галлюцинацией. То, что было твоей виной, станет твоей реальностью.

      (Иногда мне кажется, что мы вообще живём в одном сплошном огромном стихотворении. Или просто сами и есть это одно огромное стихотворенье.)

      Так уж случилось, что четыре года назад я тоже оказался в больнице.

      И человек, которого я к тому времени любил, пришёл ко мне, принёс два яблока, сел на стул, и смотрел с ужасом на то, что от меня осталось.

      Трудно разговаривать с человеком, у которого трубка в голове. А у меня она – была. Разговор не очень клеился. Да и вообще – когда ты лежишь привязанный к стене проводом, через который у тебя откачивают кровь из головы, вся ситуация как-то не очень располагает тебя и неподготовленных свидетелей этого зрелища к необязательной светской болтовне. Поэтому я был раздражён и мучителен. Но – тем не менее – О. не унывал.

      И вот когда уже настало время прощаться, О. нагнулся к моей руке и её поцеловал.

      И вот в этот момент как раз и пришла расплата.

      – Это не ты, – сказал он. И заплакал.

      И тут-то и тренькнула эта рифма. Через пятнадцать лет. Тренькнула и дописала строфу.

      А ведь я всегда так гордился своим запахом.

      Мне говорили, что он блаженный.

      А теперь я пах смесью спирта, шампуня и ещё какой-то