Пальто и собака (сборник). Дмитрий Воденников

словами, сравнивая эти два текста, можно с достаточной точностью констатировать: что, скорей всего, Белла Ахмадулина как человек испытывать зависть не умела, а вот Анна Ахматова, я думаю, наоборот. Разумеется, речь тут идёт только о славе. А чему ещё можно завидовать? Не шляпкам же, не людям же, не чьей-то же чужой простой обыкновенной счастливой любви.

      Надежда Мандельштам как-то обмолвилась, говоря об А. А.: «Что же они всегда так носились с этой славой?» Ей это было непонятно. Она была насмешница и злюка. Слава её сперва не прельщала. Неслучайно также, что весь разговор Ахматовой с Солженицыным слегка разочаровал последнего, потому что внутренний смысл их беседы для Ахматовой сошёлся, как луч, в одной реплике: «Вы готовы к славе?» А Солженицын, наверное, хотел думать и говорить о другом.

      «Одно у вас осталось испытание. Испытание славой», – примерно это сказала Ахматова.

      Конечно, это не может не покорябать слегка. Она бы ещё это Шаламову сказала.

      Вот, собственно, об этом и пойдёт речь.

      О словесном лукавстве.

      И сейчас я тоже вам покажу фокус.

      …Вот стихотворение Ахматовой 1922 года. Оно называется «Клевета». Звучит оно так.

      И всюду клевета сопутствовала мне.

      Её ползучий шаг я слышала во сне

      И в мёртвом городе под беспощадным небом,

      Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.

      И отблески её горят во всех глазах,

      То как предательство, то как невинный страх.

      Я не боюсь её. На каждый вызов новый

      Есть у меня ответ достойный и суровый.

      Но неизбежный день уже предвижу я, –

      На утренней заре придут ко мне друзья,

      И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,

      И образок на грудь остывшую положат.

      Никем не знаема тогда она войдёт,

      В моей крови её неутолённый рот

      Считать не устаёт небывшие обиды,

      Вплетая голос свой в моленья панихиды.

      И станет внятен всем её постыдный бред,

      Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,

      Чтоб в страшной пустоте моё осталось тело,

      Чтобы в последний раз душа моя горела

      Земным бессилием, летя в рассветной мгле,

      И дикой жалостью к оставленной земле.

      Чистая душой Лидия Чуковская в своих «Воспоминаниях» замечает (со всеми необходимыми, естественно, реверансами), что это стихотворение слишком классично для неё. И именно поэтому она, скорей всего, «не слышит» его. «Оно слишком мраморное», – добавляет Лидия Корнеевна.

      Но дело, я думаю, не в этом.

      Дело в том, что это стихотворение Ахматовой – ложь.

      Ложь, для устранения которой, в сущности, нужна одна маленькая вещь. Надо заменить одно слово (второе слово, которое придётся заменить, вполне и в оригинале случайно, его могло и не быть, это слово служебное, эпитет, оно тут незначимо).

      Потому что – если писать настоящее честное стихотворение –