Ковры из человеческой кожи. Мэд Фоксович

и писарей за свою десятилетнюю карьеру, Кисейский ни разу не слышал ничего подобного. Никто их них не говорил так выверено и остро как худая крестьянка в красной косынке.

      Закончив восхищаться своей новой знакомой, Михаил понял, что пропустил несколько имен, которые она без труда перечислила.

      – Повариха Ольга, 19 лет, – продолжала она, – испарилась во мгле при неизвестных обстоятельствах десятого декабря. – Матрена сделала долгую паузу. Наконец что-то выбило ее из колеи. – Думный дьяк Смирнов Петр Степанович… – неуверенно произнесла она с нервным кашлем, – исчез в сумерках седьмого декабря, когда отправился на встречу с деревенским писарем-Ираклием… – Кисейский заметил, что она забыла назвать возраст крайней жертвы и дату ее исчезновения.

      Часовня погрузилась в вязкую и тяжелую тишину.

      – Он был дорог тебе, не так ли? – внезапно произнес Михаил без доли насмешки или высокомерия. Казалось, Матрена была первым человеком в Лазурном Мареве, к кому закостеневшая душа Кисейского почувствовала хоть какое-то притяжение. Возможно, он был впечатлен ее мнемоническими и ораторскими способностями, искренне сожалел потере или даже видел в ней едва различимое отражение самого себя, – экспедитор не мог знать точно.

      Крестьянка удивленно взглянула на столичного гостя исподлобья, будто бы цинично интересуясь, с чего такой профессионал как он решил опуститься до сантиментов. Но как бы она не пыталась это скрывать, скорбь и тоска действительно таились в ее сердце, моля вырваться наружу. Матрена села напротив. Она была готова рассказать все.

      – Когда я потеряла родителей, – вздохнула она, – Петр Степанович взял меня под свое крыло и воспитывал с девяти лет, – голос Матрены оттаял, и, подобно возобновляющемуся кровотоку, все больше теплоты и эмоций начало появляться в ее словах. – Он научил меня всему, что знал сам, дал кров, еду и знания, но что самое главное, он подарил мне любовь, – крестьянка издала заключительный слабый вздох. – Любовь, которая так жестоко была отнята у меня судьбой.

      Взгляд Матрены замер на своих ладонях, сцепленных в замок. Она долго молчала, будто переступая что-то внутри себя. Внезапно она подняла уверенный и пронизывающий взор на Кисейского, и Михаил вздрогнул, словно на него направили дуло мушкета.

      – Нет… – серьезно произнесла она, – я не думаю, что Петр Степанович пропал в метели.

      Глаза Кисейского расширились. Матрена сразу поймала его интерес, но теперь она завоевала его внимание.

      – На самом деле, – продолжила она, – я совершенно уверена в том, что он был похищен и убит кровожадным душегубом, что держит Лазурное Марево в страхе и бездействии. – Голос крестьянки наливался ненавистью, которую та, что стоит отметить, умело сдерживала, не давая перевалить через край.

      Михаил приоткрыл рот, в попытке добавить к зловещему монологу Матрены, но девушка перебила его мысли:

      – Именно я вынудила тяглых отправить кляузу в Петербург и вызвать вас в эту забытую богом деревню.

      Крестьянка