Бла-бла-бла. Роман-каверза. Станислав Шуляк

и не играть словами, – заверил её осведомлённый во всяческих искусствах и рассуждениях писатель1.

      – Пойдём к тебе, – несмело попросила Морякова.

      Энгусов застыл, как журавль на болоте.

      – Как истинный джентльмен и подспудный дворянин, – заявил он, – опасаюсь произвести негативное впечатление о себе и о своём жилище тем фактом, что из некоторых углов у меня пыль уже второй месяц не метена.

      – Да, ладно, я привычная, – пробовала уговорить его Морякова.

      – Нет, правда, – настаивал Энгусов.

      Не мог же он сказать, что пыль ни при чём, а на самом деле дома его ждёт-дожидается жена, пребывающая на сносях чужим ребёнком. Это бы прозвучало таким диссонансом с общей тональностью вечера. Полного искусств, мадригалов, дифирамбов и контрапунктов.

      – Ну… тогда… – шепнула девица. Повернулась и пошла в сторону своего Офицерского переулка. Вся такая бесприютная, одинокая…

      Энгусов быстро нагнал девицу, обнял за талию и повёл, повёл… Потом с силой поворотил её к себе и впился губами в девицыны губы. Что у него при этом в штанах происходило – того описывать не станем.

      Далее шли молча, оба несколько ошеломлённые. Возле парадного остановились, и девица снова шепнула: «Зайдёшь?»

      По лестнице Энгусов вёл её уверенно, будто бы знал дорогу.

      Квартира была, наверное, на пять семей, девицына комната оказалась на удивленье большущей, и потолки – четыре метра, так что антресоль вписалась в неё весьма органично.

      – Это папашка построил, он с руками был, – пояснила Морякова.

      По комнате бегали тараканы, размером с собаку-таксу. Казалось, что бегает множество такс. Как на собачьей выставке в лесопарке Сосновка в старые времена.

      – Я на минуту, – сказал Энгусов.

      – По коридору прямо и направо, – сказала девица.

      К коммунальным квартирам Энгусов привык – у самого была немногим лучше. В туалете кто-то сидел, Энгусов подождал немного, потом пошёл и помочился в ванну. Что ж, сами виноваты – нельзя быть такими эгоистами (и антагонистами) и думать только о себе! А не об прочем народонаселении.

      Когда он вернулся, девица, уже переодевшаяся в халатик, лезла на антресоль прибирать за старухой. Она раздела и обмыла ту.

      – Пролежни! Пролежни! – безостановочно вопила старая карга.

      – Не ори! Смажу я твои пролежни! – прикрикнула на неё девица.

      Наконец, девица слезла.

      – Хочешь чаю? – спросила она.

      Но Энгусов хотел другого. Он притянул к себе девицу и засунул руку в вырез халатика.

      – У меня руки грязные! А ты пока разбери кресло, – отстранилась та.

      Пришлось Энгусову её отпустить.

      – А бабка ничего? – спросил он.

      – Она теперь чистая – заснёт до утра.

      Из раздвижного кресла, на котором спала девица, высыпалась добрая полусотня тараканов. Они как будто жили здесь. Вернувшаяся Морякова застелила

1

Мне нравится, что можно быть смешной, Распущенной – и не играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами (М. Цветаева).